Константин Соловьев - Геносказка

— Но ты же сама говорила, что он не станет тебе доверять и никогда не обратится за помощью! Он знает, что ты хотела его убить! Дважды, если на то пошло!

— Я представилась вымышленным именем, — спокойно произнесла Гретель, глядя на него ясным немигающим взглядом. — Кроме того, у него нет выбора. От него отказались практически все геномастера в городе. Некоторые сразу отказываются от безнадежного дела. Другие напуганы его жестокостью. Он разорвал двух геноведьм до того, как оказался в театре. Поэтому у него не так уж много предложений.

— И твое показалось ему удачным? — иронично осведомился Гензель.

— Конечно. Ведь я обещала ему генозелье, которое превратит его в живого мальчика.

Панаша Арло издал изумленный вскрик, мгновенно оказавшись на ногах.

— Вы… Вы и правда можете это сделать, госпожа Гретель? Можете исполнить его мечту? Я знал, что вы величайшая геноведьма в Гунналанде, но не предполагал…

— Успокойтесь. — Гензелю захотелось силой усадить его на прежнее место. — Это невозможно. Просто обманный трюк. Ни одна сила на свете не может превратить дерево в человека. Верно, Гретель?

Реакция Гретель на этот вопрос ему не понравилась. Слишком уж долго длилась пауза. И пауза эта была какой-то неуютной, он сам не мог предположить отчего. Гретель не умела лгать, это он знал совершенно точно. Умение лгать требует слишком глубокого вовлечения в человеческие чувства, ложь — это то, что должно быть естественным и живым, ее невозможно синтезировать. Поэтому геноведьмы обычно не умеют лгать. Могут не рассказывать всей правды, но и только.

Гретель молчала слишком долго для вопроса, который предполагал короткий ответ. О чем она сейчас думала? Этого Гензель не знал. И полагал, что никогда не узнает.

— Гипотетически это возможно, — наконец сказала Гретель.

Гензель опешил. Папаша Арло завороженно молчал, открыв глаза.

— Гипотетически? Это что означает?

— Только то, что Бруттино в теории может стать человеком. Живым мальчиком.

Гензель ощутил желание потереть виски, как при головной боли. Хотя боли пока не было, лишь глубокое недоумение.

— Перестань, сестрица. Я, конечно, в геномагии разбираюсь не больше, чем ты в молочной пенке, но то, что дерево человеком стать не может, даже я понимаю. Геномагия не творит чудес, не ты ли сама об этом без устали говорила?

— Это чудо другого рода, Гензель. — Не так уж часто она называла его по имени. — Чудо человеческого терпения и проницательности. Только превращение деревянной куклы в мальчишку, помимо этого, требует еще огромных лабораторных мощностей, множества времени и прорвы сил. Но все это исключительно в теории. Никто еще не проводил подобных опытов.

— Он — деревянный, — сказал Гензель, чувствуя себя невероятно глупо.

Гретель небрежно зачесала пальцами лезущие в глаза пряди.

— А ты — мясной. В этом и вся разница. Дерево — тоже живой, организм, с клеточной структурой, органами, генетическим материалом. На них можно воздействовать методами геномагии. И даже, я в третий раз говорю — в теории! — получить нужный результат.

Гензель терпеть не мог теории. Если перевести это зловещее слово, от которого тоже попахивало геномагией и ее ритуалами, на человеческий язык, получалось «что-то, что может случиться и даже случится с определенной вероятностью, но не наверняка». Даже пророчества в сказках звучали яснее.

— Кто-то из вальтербургских геноведьм может создать такое зелье?

Гретель уверенно покачала головой.

— Нет.

— А… ты?

В этот раз ей потребовалось больше времени.

— Возможно.

— Ты сама этого не знаешь?

— Речь идет не о лекарстве от нейронасморка, братец. Чтобы создать подобное зелье, требуются годы исследований, огромная материальная база, а еще…

— Не продолжай, я понял. В сказках это выглядит обычно проще.

Гретель презрительно фыркнула.

— Сказки пишут те, кто ничего не понимает в сути геномагии. Крупица истины в них безнадежно испорчена прочими примесями. И не всегда благородными.

— Ладно, забудем про зелье, — решил Гензель. — Хотя и жаль, что у нас его нет. Был бы недурной козырь. На худой конец, можно было бы попробовать поторговаться с Бруттино. Если ему так не терпится стать человеком, возможно, он согласился бы отдать в обмен на зелье ключ со склянками…

— Ты опять ошибаешься, братец, — вздохнула Гретель. — Ты никак не можешь запомнить, что Бруттино мыслит совсем иначе, чем мы. Не по-человечески. То, что тебе кажется разумным и логичным, для него может оказаться бессмыслицей. И наоборот.

— Ну пока что он ведет себя вполне здраво, — не согласился Гензель. — Сбежал от Варравы, собрал вокруг себя банду «кукол», прихватил ключ, скрылся… На его месте так действовал бы любой человек с головой на плечах.

— Или существо, старательно имитирующее человека.

Только когда папаша Арло открыл рот, Гензель вспомнил о его присутствии.

— Он куда человечнее, чем вы думаете! — провозгласил он, выставив тощий грязный палец. — Я его воспитал, я знаю, о чем говорю! Ему часто перепадало в детстве, это верно. Нелегко расти деревянным мальчиком, даже в городе вроде Вальтербурга. Но он перенял у нас многое. Не считайте его преступником, он всего лишь мальчишка, который искренне хочет изменить свою природу! И вы можете помочь ему, госпожа геноведьма!

Гензель почувствовал, что если этот разговор продлится еще хотя бы минуту, у него и в самом деле смертельно заболит голова.

— Хватит, — сказал он решительно, — вы оба меня утомили. Ты, сестрица, со своими теоретическими штучками, и вы, папаша, со своим деревянным сынком. Уверен, что знаю, как решить этот вопрос путем наименьшего сопротивления. Как там называется тот трактир, где они засели?..

Он потянулся за мушкетом. Большой стальной зверь все время разговора лежал на лавке, дремал, безразлично глядя в пустоту тремя своими глазами. Ему Гензель доверял безоговорочно. Больше, чем зыбким и тошнотворным геномагическим законам, и больше, чем кому бы то ни было на этом свете. Мушкет не любил теории, а единственный его закон был прост и понятен: все достанется тому, кто первым спустит курок.

— Стой.

Гензель с удивлением посмотрел на Гретель, которая встала у него на пути. Ее маленькая и хрупкая фигурка, которую, казалось, могло согнуть случайным домашним сквозняком, вдруг оказалась непреодолимой преградой. Чем-то вроде силового поля, загадочно и зловеще мерцающего, обжигающего холодом. От ее взгляда, прямого и не по-человечески прозрачного, у Гензеля тревожно заворочалось на своем месте сердце.

— Что-то не так, сестрица?

— Что-то явно не так, братец. — Ее слова казались написанными тончайшим инеем на силовом поле. — И ты знаешь что.