Константин Соловьев - Геносказка

— Какое второе?

— Ее тело. После того как принцесса Бланко умрет, вы принесете мне ее мертвое тело. Или укажете место, где его оставили, чтоб мои слуги сделали это сами. Подчеркиваю, это обязательное условие.

— Я слышала, некоторые убийцы удовлетворяются головой или ушами…

— Все тело принцессы, — отчеканила королева Лит. — Без повреждений. Мертвое. Любое отступление от этого пункта влечет разрыв контракта. С самыми неприятными для вас последствиями.

— Для чего вам тело? — без всякого интереса спросила Гретель. Так, точно речь шла о генетическом зелье от бородавок.

— Едва ли это имеет значение для пары грязных квартеронов, вся задача которых — найти принцессу и передать ей яблоко. Впрочем… Учитывая деликатность контракта, будем считать, что вы временно — мои доверенные квартероны. Я собираюсь сделать из принцессы Бланко чучело. Не смотрите на меня так, сударь Гензель, я не чудовище. Скажем так, принцесса дорога мне… как память. Я хочу видеть ее каждый день перед собой. Считайте это королевской слабостью.

— Сколько вы готовы заплатить за контракт? — спросила Гретель.

Гензель тщетно вглядывался в ее лицо, пытаясь увидеть на нем хотя бы тень человеческого чувства. Тщетно: оно выглядело не выразительнее, чем обычно. Отрешенное лицо геноведьмы, бледная маска, обрамленная белыми волосами. И глаза — непонятно куда смотрящие, неподвижные, мягко сияющие — то ли драгоценные камни с острыми, как у алмаза, гранями, то ли просто кусочки прозрачной слюды, вставленные в глазницы.

Сестрица…

Королева удовлетворенно кивнула.

— Я наслышана об алчности геноведьм. Королевская казна давно пуста, как черепная коробка анэнцефала. Но у меня есть собственные средства, в которых я не очень стеснена. Скажем… Двадцать тысяч дукатов?

Зубы Гензеля едва не лязгнули друг о друга.

Двадцать тысяч монет лаленбургской чеканки? Цифры в голове завертелись, наскакивая одна на другую и разлетаясь. Столько Гретель может заработать контрактами геномастера за десять лет. Десять лет упорного, тяжелого, а часто и смертельно опасного труда. Десять лет путешествий из города в город, из королевства в королевство. Ночевки в трактирах, а то и придорожных канавах, несвежая дрянная еда, пронизывающий холод…

Да за двадцать тысяч лаленбургских дукатов они купят себе целое село вместе со всеми населяющими его жителями! И лабораторию для Гретель, настоящую, полную самого современного оборудования. И винный погреб, набитый драгоценными бутылками. Он, никогда не пивший вина, наконец узнает, что чувствуют высокородные господа, когда хлещут это пойло… И еще фруктовый сад, полный прекрасных, не знающих генетической порчи плодов… Только, пожалуй, не яблок. Их и так в последнее время становится многовато вокруг.

Двадцать тысяч золотых — за одну принцессу. За маленькую услугу.

Просто надо дать принцессе не маленькое и зеленое яблоко, а большое и сочное. Не самое трудное дело.

— Все без обмана. — Видимо, королева растолковала их молчание по-своему. — Вы получите все до последней монеты, когда назовете мне место, где лежит мертвая принцесса. Как вам такой контракт?

Гензелю вдруг невыносимо захотелось сплюнуть. Грязной квартеронской слюной на ухоженный и чистый пол импровизированной кельи, чей воздух пропитан ароматическими маслами и духом самого Человечества, Извечного и Всеблагого. Иконы, мощи, показное благочестие, скромность… Двадцать тысяч монет — за мертвую семнадцатилетнюю девчонку.

Здесь нет веры. Той веры, что ему знакома, веры в возрожденное Человечество. Ловушка. Обман. Ложь. Гензелю показалось, что вся королева пропитана смертоносным ядом, подобно отравленному яблоку. Не может быть, чтобы в обычном человеческом теле вмещалось столько яда. А ведь это не обычное тело, а королевских кровей, почти святое в своей генетической чистоте…

— Условия контракта мне подходят, — не колеблясь, произнесла Гретель. Яблока в ее руках уже не было, значит, успела спрятать. — Но у меня также есть два условия.

Королева взглянула на нее презрительно, как на муху, осмелившуюся сесть на тарелку из королевского сервиза.

— Геноведьма выдвигает условия королевской особе? Не забылись ли вы?

— Вы всегда можете заключить контракт с кем-нибудь другим.

Королева усмехнулась и провела тонкими пальцами сверху вниз по священной двойной спирали. Гензелю показалось, что он слышит глухой отзвук металла.

— Какие условия?

— Во-первых, безопасный проход из королевства, — спокойным, почти лишенным человеческих обертонов голосом объявила Гретель. — Ваш супруг пообещал нам сохранить жизнь. Мы хотели бы оставить за собой эту награду даже в том случае, если нам придется сменить работодателя. Согласитесь, едва ли король будет удовлетворен, если узнает о смерти принцессы Бланко.

Королева нетерпеливо кивнула:

— Это я гарантирую. Королевская стража пристально следит за границей, но на караваны Церкви, двигающиеся под моей опекой, досмотр не распространяется. Вы покинете королевство в любом направлении, как только выполните свой контракт.

— Приемлемо, — легко согласилась Гретель. Неподвижная как статуя, за все время разговора она даже не сдвинулась с места. Только глаза ее причудливо мерцали в полумраке импровизированной кельи. — Тогда мое последнее условие, ваше величество.

— Вся во внимании.

— Мне хотелось бы знать, почему вы решили убить принцессу Бланко.

Королева Лит отняла руку от символа своей веры и стала молча разглядывать собственные пальцы. Пальцы были ухоженными, тонкими, выглядели даже хрупкими, но Гензелю вдруг показалось, что в них заключена чудовищная сила. Которая до поры не спешит себя обозначить, лишь забавляется с двумя не в меру наглыми квартеронами. Еще ему показалось, что, если королеве вздумается сомкнуть хватку этих изящных тонких пальцев на его широкой жилистой шее, он не успеет даже пикнуть. Потому что его шейные позвонки окажутся раздавлены всмятку.

Королева молча сделала несколько легких шагов по залу, разглядывая лики святых. Святые молча наблюдали за ней из тесных рам. Лица у некоторых из них были одухотворенными, светлыми, изображенными талантливейшим художником. Если долго стоять рядом и всматриваться — кажется, что глаза святых распространяют вокруг себя свечение. Иконы, которые висят в церквях, отличались куда худшим качеством — их рисовали иконописцы, а не придворные художники. Святой Мендель на них часто выглядел капризным толстощеким коротышкой, а святого Гриффита Ливерпульского изображали опустившимся выпивающим докером. Здесь все было иначе. Чувствовалось, что иконы писались с душой…

— Не переоцениваете ли вы свою важность, сударыня геноведьма? Я слышала, что геноведьмы иной раз весьма непредсказуемы, а их условия по меньшей степени странны. Иногда им мало золота. Это что-то из ваших прихотей?