Александр Прозоров - Властелин булата

Светлана поморщилась, мотнула головой.

Матвей поменял молот на небольшой молоток, снова достал поковку, взялся за работу, быстро и часто простукивая маленький клинок.

– Скажи, великий… – снова начала девушка.

– Нет, – мотнул головой кузнец. – Смертным мечи не нужны. Не хочу напрасно тратить время и железо.

Он бросил клинок в горн и накрыл ладонью – прямо в раскаленных углях. Потом перехватил клещами, опустил в масло. Отошел к корзине у входных дверей, пошарил в ней, извлек баранью масалыгу, прищурился. Шагнул к стене, длинным ножом рассек масалыгу пополам. Выхватил заготовку из бадьи с маслом, опустил хвостовик в полость в костяшке. Зачерпнул пахнущий мясом отвар, кипящий в медной чаше на краю горна, осторожно залил в кость. Подул, чуть подождал. Потом отер о передник и протянул получившийся нож, длиной в полторы ладони и шириной в два пальца, гостье:

– Вот, это тебе. Подарок.

– Спасибо… – Девушка залюбовалась карим лезвием, покрытым странным петлистым рисунком. – Матвей, а давай так… Допустим, ты прав, и мечи есть оружие богов. Но, может быть, ты просто выполнишь просьбу Макоши и скуешь для нее охапку длинных клинков?

– Иди сюда… – поманил девушку кузнец, достал из сундука одну из своих поделок и поставил на наковальню. – Что это такое, Светик?

– Топор. Судя по коричневому цвету, стальной.

– Не-ет, Света, это не просто топор, – покачал головой Матвей. – Это карелуженый топор. Он прочен, как нефрит, и остер, словно обсидиан. Он не требует заточки по нескольку дней, даже если им работать с утра до вечера. Ты понимаешь, что это означает, светлая богиня? С таким топором один крепкий парень способен за день срубить и разделать больше деревьев, чем целое племя с каменными топорами или железной сыромятиной. С таким топором один мужчина может за месяц нарубить достаточно дров, чтобы топить очаг всю зиму, а за полмесяца в одиночку поставить просторный сруб. Получив в руки такой топор, молодой сын славного народа, влюбившись в девушку, сможет предложить ей не место рядом с собой в общей постели длинного сруба, а свою, отдельную избу! Свой собственный, личный, кров, печь, хозяйство, свою семью. Жить наедине, любить, растить детей. Вот что такое топор из карелуженой стали. Ты ведь богиня любви и согласия, Светик? Ну так ответь мне, светлая богиня, у какого из народов больше шансов на будущее? У того, который живет семьями в отдельных домах, растя детей в тепле, сытости, уюте и безопасности, или у того, который ломает черепа друг другу железными палками вместо каменных?

Девушка промолчала.

– Вот именно, Светик, – правильно понял ее молчание великий Матвей. – За то время, каковое нужно на ковку одного простенького меча, я успеваю сделать шесть хороших плотницких топоров. Десять мечей, это минус шестьдесят топоров. А шестьдесят топоров, это новая судьба для целого города. Это избы вместо общих бараков, это свой очаг для каждой семьи, это любовь вдвоем, наедине, а не вповалку-вперемешку. Это жаркие русские печи, это высокие неприступные крепости, это просторные дворы и крепкие лодки… Ковать мечи вместо главного славянского инструмента! Неужели ты думаешь, что я соглашусь на подобную глупость?

Девушка постояла еще с минуту, о чем-то размышляя. Кивнула:

– Успехов тебе, великий Матвей! – и отправилась в подклеть.

Властительница Вологды встретила ее прямо у зеркала, удивленно осмотрела:

– Где ножи?

– Их не будет, великая, – покачала головой Светлана. – Матвей отказался.

Всемогущая богиня взревела так, что задрожали даже стены.

– Предатели! Меня предали все!

– Он не предатель, всемогущая. Он желает блага славянскому народу.

– Все говорят одно и то же! Все хотят лучшего, и все ради этого предают! – Женщина стиснула кулаки, мотнула головой. – Какая мерзость! Везде одна мерзость! Но ничего, у нас еще остался способ, чтобы сломать хотя бы Одина и Любого, – зашипела она. – Приведи их девок! Пусть наши враги услышат предсмертный вой своих любимых!

– Их нет, великая, – покачала головой Светлана.

– Как нет?!

– Девушки не виноваты в том, что их мужчины затеяли войну, великая. Они не должны умирать из-за этого или терпеть муки.

– Ты их украла?! – громко сглотнула великая Макошь.

– Я их спасла, – поправила всемогущую богиню Света.

– Ты… Ты предала меня!!! – сжала виски ладонями правительница Вологды. – Все… Все… Даже ты, неблагодарная! Ты тоже меня предала!

– Я не предавала тебя, великая, – спокойно ответила девушка. – Я тебя оберегаю, всемогущая Макошь. Путь, на котором приходится переступать через пытки и убийства, не может быть правильным. Ты опозоришь свое имя.

– Ты обезумела, светлая! Ты или дура, или потеряла рассудок! Неужели ты думаешь, что победы над врагами можно добиться согласием и любовью, жалкая ты Купава?!

– Да, всемогущая Макошь, – спокойно кивнула в ответ великая Светлана. – Только любовью и согласием можно победить любого врага. Доверься мне, и я остановлю войну, вернув тебе прежнюю власть и могущество. Прикажи смертным своей земли слушать меня и сама так же следуй моим советам. И я добьюсь для тебя победы!

– Враги наступают со всех сторон, армия исчезла, заложницы украдены, родственники отвернулись, святилища порушены, боги мертвы, города горят. Никакого спасения нет! Нет даже маленькой лазейки. Мне остается только сдаться или погибнуть… Сдаться или умереть… – нервно хохотнула властительница Вологды. – Похоже, у меня ныне нет другого выхода. – Всемогущая Макошь устало потерла виски, еще несколько минут мучительно размышляла, причем лицо ее явственно искажали судороги, а потом безнадежно махнула рукой: – Хорошо, будь по-твоему, светлая богиня. Я уступаю. Правь!

Карачун – праздник «темных» богов, сил зла и всякой нечисти – отмечался славянами в день зимнего солнцестояния.

Особенно известен этой неприятностью дамасский булат – за что и нелюбим в «холодных» странах.

Вспоминая Великую Пермь, нужно знать, что с Пермью современной, основанной 16 ноября 1780 года Екатериной II, она не имеет ничего общего, кроме названия. В летописях Великая Пермь отметилась в 1451 году на месте современного Чердыня, а в 1324 году без указания места. Причем народная молва утверждала, что это была уже пятая (!) Великая Пермь, срубленная в стороне от предыдущей.