Андрей Валентинов - Созвездье Пса

…Когда Лука после третьей бутылки водяры застрял в телефонной будке, его пришлось оттуда вынимать, а он, несознательный, всю будку облагодетельствовал. Потом еще взяли водяры, много водяры, очень много… А про остальное тюленю виднее.

Лука вполне доволен и таким свидетельством. Интересно было бы поглядеть на Луку в рубке миноносца!.. Эх, тюлень, не ценят тебя здесь. Глупые они все люди. Скучные. Злые!

Между тем Лука наскоро влазит в джинсы, накидывает рубашку и спешит в Урлаг — решать вопрос с матрацами. Впрочем, вероятно, не только с матрацами.

…А между тем факты, которые приводят все те же перепуганные современники, рисуют совершенно иную картину. На Европу надвигалась не победоносная, могучая гуннская орда, а несколько разрозненных, постоянно конфликтующих племен, которым поначалу приходилось брать с боем каждый метр пройденного пути. Более того, отдельные гуннские племена охотно переходили на сторону европейских этносов, сражаясь со своими соплеменниками. Мощь гуннов росла не сама по себе, а благодаря включению в их союз многочисленных народов Европы, которых к моменту победоносного марша Атиллы на Европу было на порядок больше, чем самих гуннов. Первоначальные успехи Атиллы, принесшие ему печальную славу Бича божьего, стали возможны только потому, что могучая Восточно-Римская империя не без тайного удовольствия подкармливала пришельцев, направляя их натиск против «варварских» королевств и соотечественников на западе. В конце концов умирающая Западно-Римская держава, от которой оставались лишь небольшие осколки, объединившись с «варварами», остановила нашествие на Каталаунских полях…

Буратино и Борис уже дремлют, и я охотно присоединяюсь в качестве третьего. Перед тем, как заснуть, жую валидолину. Незаметно… Впрочем, свидетелей в этом сонном царстве все равно нет.

…Длань Херсонеса на сердце — беспощадная, холодная, всемогущая, властная. Сейчас дрогнет, сейчас сожмется… Ты не отпускаешь меня, Херсонес!..

И снова наползает вечер, и мы, немного передохнувшие, сидим у нашего замолкшего источника, покуривая «Ватру». Экая благодать! Эти последние дни, когда уже все сделано, выкопано, записано и зарисовано, наш законный приз. Лука решил, наивный, что можно прокарнавалить весь Херсонес… Нет, тюлен-чик, ежели начать с первого дня, то уже через неделю спятишь. Что ты, собственно, и доказал…

Лука, легок на помине, мелким бесом возникает из-за ближайших кустов, стреляет у Бориса цигарку и принимается докладывать об успехах. Само собой, матрацное дело он замял. Собственно, никакого дела и не было, Бобер с Д. все напутали. Короче, матрацы мы можем забрать назад хоть сейчас. И подушки в придачу.

…Удивительно еще, что тюлень не организовал торжественное шествие ургуян с возвращаемым имуществом — под личным руководством Большого Бобра. И чтобы в бубны били.

Впрочем, ургуянами Лука все же недоволен. Точнее, ургуянками, упорно не желающими нарушить священный обычай эндогамии. Он еще раз в этом убедился, а посему срочно меняет стратегию.

Оптимист же он! Хотя без подобных забот наш тюлень в Хергороде попросту сгинул бы. Зачах — как покойный источник.

Борису приходит в голову не особо оригинальная, но правильная мысль о чае. За этим полезным занятием неугомонный Лука напоминает, что завтра День Флота, а значит, предстоит морской парад — с адмиралом Хронопуло в белом кителе. Тюлень (хотел бы я знать, как и когда!) раздобыл пропуск на горкомовскую трибуну. Вполне можно сходить, ежели не проспим, конечно.

…Здравствуйте, товарищи матросы!.. Здра-а-а-ав-ав-ав-ав-ав!.. Поздравляю вас!.. Гав-в-в-ву-у-у-у-гав-в-в-ву-у-у-у!

Идея поддержки не находит. Видели мы все это!-А ежели снова хотим увидеть, незачем с утра, не спавши, не евши, мчать в Себасту, да еще в такую дурную компанию. С нашего Восточного мыса бухта просматривается так, что хоть пушку ставь. Так что, Лука, действуй сам, имеешь шансы поглядеть на свой миноносец. Впрочем, Буратино вполне может составить тебе компанию.

В ответ деревянненький сердито заявляет, что он лучше займется бабами — или выпьет с утра. С чем и закрывает вопрос.

…Примечательно, что от полного разгрома и гибели Атиллу спасли не его непобедимые всадники, а римский полководец Аэций, которому Бич божий был нужен как узда против собственных союзников — бургундов. Через несколько лет, после смерти Атиллы, его бесчисленные орды растворились так быстро и незаметно, что историки до сей поры не могут точно установить, что, собственно, с ними произошло.

Итак, «гуннский ужас» был явлением не столько военно-политическим, сколько психологическим. Возможно, появление пришельцев из Великой Степи стало последней каплей, переполнившей чашу, из которой было суждено пить европейцам IV— V веков. Любое напряжение человеческих сил имеет свой предел, и в условиях тянувшегося много десятилетий кровавого противостояния между Империей и остальной Европой гуннское вторжение подтолкнуло европейцев к черте, за которой иррациональное в общественном и индивидуальном сознании начинает подавлять рацио, вызывая распад воли и психические эпидемии, одной из форм которых и был «гуннский ужас». Неудивительно, что те, кто вольно или невольно стал виной этого всеевропейского безумия, навсегда остались черной легендой цивилизованного мира…

Мы идем со Светой вдоль кипарисов по Древней улице, и я думаю о том, что послезавтра будет последний день и все завершится, едва начавшись, хотя никому из нас этого не хочется. А лето еще не кончилось, вокруг нас по-прежнему Крым, рядом все то же море. Конечно, можно, сдав билет, побыть здесь недельку-другую — на черную зависть Луке. Но… Но Херсонес, настоящий Херсонес, послезавтра исчезнет, и я стану обыкновенным курортником в этом залитом асфальтом городе. А это как раз то, от чего я который год бегу на наш странный карнавал. На третий день нам со Светой будет совершенно не о чем говорить, и тогда она уж точно пожалеет, что не поехала в Ласпи, где, как известно, все оплачено.

Но, может быть, все-таки… Жизнь — это не только Херсонес, не только эти серые камни, эта желтая трава, эти коммунальные склоки. Или сейчас только они и есть — жизнь?

…Лишь здесь нам быть вместе — среди желтой травы, среди серых камней, среди херсонесского безумия. Лишь здесь чужие могут стать своими, лишь здесь можно войти в стаю. Херсонесские маски падают с лиц, никого не узнать, никого не вспомнить…

Кемеровские Змеи только что уехали, оставив в печали многих в Херсонесе

— и вне Херсонеса. Маленькая уютная комнатушка на Древней свободна. После нашего фронтового быта странно смотрятся тюлевые занавески и кровать с металлическими шишечками. В этих стенах Света уже не кажется египетской статуэткой на музейной полке — и мне почему-то на миг становится грустно…