Джон Краули - Маленький, большой

Этому занятию не предвиделось конца. Смоки присел на корточки и обхватил колени. Его глаза находились теперь на уровне плоскости эклиптики; на Солнце он смотрел, как наблюдатель с Сатурна. Конца не предвидится. Эта мысль возбудила в нем одновременно и щекотку обиды, и глубокое чистое наслаждение, какого он прежде не испытывал, разве что слабое подобие в детстве, когда получил в подарок учебник латыни. Оценив бездонность этого языка, Смоки понял, что задача его изучения заполнит, возможно, всю его жизнь, все пустые уголки его безличности. Это воспринималось как посягательство, но одновременно внушало спокойную уверенность. Он бросил латынь на середине, слизав, как мороженое, ее волшебство, но теперь, в летах, он вновь столкнулся с той же задачей, и, как тогда, она заключалась в языке.

Винты, шары, стержни и пружины представляли собой не картину, а синтаксис. «Оррери» не являлся наглядной или пространственной моделью Солнечной системы: в противном случае, красивую, в зеленой и голубой эмали, Землю пришлось бы сделать крошечной, а все устройство — увеличить как минимум в десять раз. Нет, здесь, как при помощи флексий и предикатов в языке, были смоделированы взаимосвязи ; при условных размерах связи были воспроизведены скрупулезно. Поскольку данный язык являлся числом, здесь он был сцеплен так же, как в небесах, в точности так же.

Не будучи большим математиком, а равно и механиком, Смоки разобрался в этом далеко не сразу, но теперь он овладел словарем и начатками грамматики.

Когда-нибудь — возможно, нескоро, — надеялся он, ему сделаются понятны эти гигантские, составленные из меди и стекла фразы, и, в отличие от высказываний Цезаря и Цицерона, по большей части глупых, пустых и нисколько не таинственных, их смысл окажется достойным столь головоломного шифра и ожидания Смоки, отчаянно нуждавшегося в чем-то подобном.

На лестнице послышались быстрые шаги, и в комнату просунул голову Бад, внук Смоки.

— Дед, — произнес он, окидывая взглядом таинственное зрелище, — бабушка прислала тебе сэндвич.

— О, отлично, входи.

Бад медленно вошел с сэндвичем и кружкой чая, не отводя глаз от механизма, который дал бы сто очков вперед любой процессии Санта Клауса в рождественской витрине.

— Починил? — спросил он.

— Нет. — Смоки жевал.

— А когда починишь? — Бад тронул пальцем одну из сфер и отдернул руку, когда она, под действием тяжелого противовеса, легко и плавно двинулась с места.

— К скончанию веков справлюсь.

Бад почтительно вскинул на него глаза, а потом рассмеялся:

— Да ну тебя.

— Ладно, не знаю. Мне пока непонятно, что заставляет ее вращаться.

— Вот эта штука. — Бад указал на черный корпус, похожий на сейф.

— Хорошо. — Смоки, с чашкой в руке, подошел к корпусу. — Вопрос в том, что заставляет вращаться эту штуку.

Поддев рычажок, который плотно прижимал снабженную прокладкой дверцу (защита от пыли? чего бы ради?), он открыл корпус. Внутри, чистое, смазанное и готовое к работе, если бы то было возможно (но то было невозможно), виднелось невообразимое сердце механизма Харви Клауда — невообразимое сердце самого Эджвуда, как иногда думалось Смоки.

— Колесо, — выдохнул Бад. — Кривое колесо. Ого.

— Мне кажется, оно должно вращаться от электричества. Под полом, если поднимешь эту дверцу, ты увидишь большой старинный электромотор. Но только…

— Что?

— Он работает наоборот. И это не по ошибке.

Бад, морща лоб, оглядел сооружение.

— Ну, может быть, это вращается от того, а вот то от этого, а от того вращается вот это.

— Недурственная теория, круг замкнулся. Все вращается от всего. Вроде как каждый стирает белье другого.

— А если эта машина крутилась очень быстро? Такая была гладкая.

Да, тяжеловесное устройство, рассчитанное на быстрый плавный ход. Смоки изучал его, путаясь в парадоксах. Если эта деталь — как, очевидно, задумано — вращает вот ту, та, что вполне вероятно, обеспечивает ход вот этой, а от этих двух движение передается той и той… Смоки почти что видел работу связей и рычагов, видел фразы, читаемые как в ту, так и в другую сторону, и на мгновение поверил в вероятность этого — если бы мир не был таким, каков он есть, а совсем иным…

— А если ход замедлится, — продолжал Бад, — ты можешь подняться сюда и подтолкнуть.

Смоки рассмеялся.

— Что, если мы поручим это тебе? — спросил он.

— Нет уж, тебе.

Толчок, думал Смоки, постоянно повторяемый легкий толчок непонятно откуда, но, так или иначе, не от него. Такой силы у Смоки не было и в помине, ему пришлось бы Как-то просить всю вселенную на мгновение отвлечься от своих нескончаемых трудов и тронуть эти колеса и шестерни своим исполинским пальцем. А на подобную милость ни сам он, ни Харви Клауд, ни даже Эджвуд рассчитывать не могли.

— Ну ладно, — проговорил Смоки. — За работу. — Он легко подтолкнул свинцовую сферу Сатурна, и она с тиктаканьем крутанулась на несколько градусов, а за ней ожили другие части механизма, колесики, шестерни, стержни, сферы.

— Но, возможно, — говорила Ариэл Хоксквилл, — никакой войны нет.

— Что вы имеете в виду? — спросил император Фридрих Барбаросса после растерянного молчания.

— Что мы считаем, будто идет война, а на самом деле это вовсе не война. Быть может, никакой войны все же нет и даже не было.

— Не говорите глупостей, — фыркнул Президент. — Конечно, война идет. И мы побеждаем.

Император утопал в широком кресле, уперев подбородок в грудь. Хоксквилл сидела у рояля, занимавшего почти весь дальний конец комнаты. По ее заказу инструмент усовершенствовали, введя четверти тона, и теперь она любила исполнять на нем заунывные старинные гимны, гармонизированные по ее собственной системе. Переделанное фортепьяно вносило в них странный, не лишенный приятности диссонанс. Тирану от этих мелодий становилось грустно. За окном падал снег.

— Я не хочу сказать, что у вас нет врагов, — продолжала Хоксквилл. — Они, конечно, есть. Я говорила о другой, долгой войне: Великой войне. Возможно, это все же не война.

Члены «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста», даже и выставленные на всеобщее обозрение (ни один газетный номер не обходился без их перекошенных, хмурых физиономий и темных пальто), так просто не сдались, что Хоксквилл ничуть не удивило. Их ресурсы были велики; но все же (они не послушались предупреждений Хоксквилл) их роль в этой истории подошла к концу. Сопротивление только оттягивало неизбежный финал. Временами взрывались, как бомбы, деньги, завалявшиеся по углам, и судьба вдруг поворачивалась к членам Клуба лицом, но передышка бывала слишком кратковременной, чтобы собраться с силами. Петти, Смилодон и Рут, чудовищно разжившиеся на гонорарах, отказали Клубу в дальнейших услугах (при загадочных обстоятельствах и под градом упреков), и вскоре на свет выплыло множество бумаг, от которых не удалось откреститься. Любой телезритель мог видеть, как бывшие невозмутимые обладатели власти проливают слезы досады и отчаяния в руках судебных исполнителей и полицейских в штатском, которые тянут их в кутузку. Финал этой истории не получил широкой огласки, так как наиболее сенсационные разоблачения пришлись на ту зиму, когда единая энергосеть, которая на протяжении семи с половиной десятков славных лет безотказно украшала всю страну огнями, как рождественскую елку, тут и там была грубо перерезана: где самим Айгенбликом, который не пожелал сдать ее врагу, где его врагами, не пожелавшими сдать ее Тирану.