Джон Краули - Маленький, большой

Да, все это старая история. Ныне в школах (тех, где училась Хоксквилл) каждому учащемуся известно, как велики малые миры. Если бы эти карты попали ей в руки, она бы, конечно, в два счета определила, какие малые миры можно открыть с их помощью. Хоксквилл почти не сомневалась в том, что уже успела эти миры посетить. Являлись ли эти карты теми самыми, которые нашел и потерял ее дед? И их ли имел в виду Рассел Айгенблик, когда говорил, что он есть в картах? Такое чудесное совпадение не казалось Хоксквилл совсем уж невероятным; в ее вселенной не существовало случайностей. Но как их найти и все это выяснить? Хоксквилл не видела к тому возможностей. Собственно, эта темная аллея пока представлялась тупиковой, и Хоксквилл решила дальше по ней не следовать. Айгенблик не принадлежал к католикам, а также к розенкрейцерам, каковые, как всем известно, невидимы, а он — в чем бы ни заключалась его загадка — был, во всяком случае, вполне доступен зрению. «Ну и черт с ним», — произнесла она про себя, и тут же в дверь позвонили.

Хоксквилл взглянула на свои наручные часы. Каменная Дева все еще спала, хотя за окном успело стемнеть. Хоксквилл пошла в холл, взяла со стойки для зонтиков тяжелую трость и распахнула дверь.

Возникшая на пороге черная фигура, в пальто и широкополой шляпе, битая ветром и дождем, заставила ее вздрогнуть.

— Служба доставки «Крылатый гонец», — произнес посетитель. — Привет, леди.

— Привет, Фред. Вы меня напугали. — В первый раз она поняла, что означает несолидное слово «призрак». — Входите, входите.

С посетителя текло, поэтому он согласился пройти не дальше вестибюля. Роняя капли, он стоял и ждал, пока Хоксквилл вынесет ему стаканчик виски.

— Темные деньки, — заметил он, принимая стакан.

— Святая Люсия. Самый темный день в году.

Фред усмехнулся, не сомневаясь в том, что хозяйка дома поняла: он имел в виду не только погоду. Он одним глотком осушил стакан и вынул из пластиковой сумки толстый конверт, предназначенный для Хоксквилл. Обратного адреса на нем не было. Хоксквилл поставила подпись в книге.

— Не самая подходящая погода для работы, — проговорила она.

— Ни дождь, ни морось, ни снег, — сказал Фред, — и сова, хоть и в перьях, продрогла.

— Не хотите ли задержаться на минутку? Камин растоплен.

— Если я задержусь на минутку, — Фред перенес тяжесть тела на правую ногу, — то я задержусь на час, и ничего хорошего из этого не выйдет, — заключил он, перенося тяжесть тела на левую ногу. Со шляпы его стекал ручеек. Фред выпрямился и с поклоном удалился.

Когда Фред работал, а такое с ним случалось нечасто, более добросовестного трудяги было не найти. Хоксквилл затворила за ним дверь (представляя его себе в виде темного челнока, который скреплял стежками мокрый от дождя город) и вернулась в гостиную.

В толстом конверте оказалась пачка крупных новеньких банкнот и короткая записка на бумаге с эмблемой «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста»: «Условленный гонорар по делу Р. А. Вы уже пришли к заключению?» Подпись отсутствовала.

Хоксквилл уронила записку на открытый том Бруно, который перед этим изучала, и по дороге к камину принялась подсчитывать свой внушительный и пока что не вполне заслуженный гонорар, но тут в ее сознании блеснула некая мысль. Хоксквилл подошла к столу, включила яркий свет и тщательно изучила заметку на полях книги, о которой она раздумывала до появления записки из Клуба.

Курсив, как известно, читается легко. Однако некоторые заглавные буквы, написанные размашисто, как бы в спешке, могли ввести в заблуждение. И вправду: при близком рассмотрении слова «возвращение Р. К.» превратились в «возвращение Р. А.».

Ну, куда, черт возьми, подевались эти карты, если их действительно не взял черт?

Старея, Нора Клауд казалась окружающим все более грузной и массивной. Ей самой тоже чудилось, что она растет, хотя вес ее не увеличивался. Когда ее возраст приблизился к трехзначному и она медленно передвигалась по Эджвуду с помощью двух тростей, служивших опорой ее солидным годам, можно было подумать, что она горбится не от слабости, а в попытке ловчее протиснуться в узкие коридоры.

Неторопливо переставляя свои четыре опоры, Нора Клауд спустилась в многоугольную музыкальную комнату и подошла к круглому столу, где под медной лампой с зеленым стеклянным абажуром лежала, ожидая ее, шкатулка, в ней мешочек, а в нем карты. Софи, которая уже несколько лет обучалась у Клауд, ждала тоже. Под грохот упавших тростей и щелканье коленных суставов Клауд опустилась в свое кресло. Зажгла коричневую сигарету и положила поблизости, на блюдце, откуда потянулся витой лентой, похожей на мысли, дым.

— Какой у нас вопрос?

— Как вчера, — отозвалась Софи. — Просто продолжаем.

— Вопроса нет. Хорошо.

Они вместе помолчали. Мигом немой молитвы назвал однажды этот ритуал Смоки — определение, которое удивило и восхитило Клауд. Эти мгновения были посвящены мыслям о вопросе или, как сегодня, об отсутствии вопроса.

Софи, прикрывшая глаза своей длинной нежной ладонью, думала не о вопросе. Она думала о картах, непроницаемых в шкатулке и мешочке. Она не думала о них в отдельности, об отдельных кусках бумаги — не могла думать, даже если бы захотела. Не думала также о них как о понятиях, лицах, местах, предметах. Они представлялись ей в единстве, чем-то вроде истории или интерьера, состоящим из времени и пространства, длинным и огромным, но компактным; чем-то сочлененным, пространственным, вечно разворачивающимся.

— Что ж, — произнесла Клауд мягко, но решительно. Ее рука в бурых пятнах зависла над шкатулкой. — Не выложить ли мне Розу?

— Можно я? — попросила Софи.

Чтобы ей не помешать, Клауд отдернула руку, не успев коснуться шкатулки. Подражая экономным жестам Клауд, ее хладнокровной внимательности, Софи выложила Розу.

Шестерка кубков и четверка жезлов, Узел, Рыболов, туз кубков, Кузен, четверка монет и дама монет. Роза вырастала на круглом столе с железной, но органической силой. Если, как сегодня, вопроса не задавалось, речь шла о всегдашнем вопросе: ответом на какой вопрос является эта Роза? Софи положила центральную карту.

— Снова Шут, — заметила Клауд.

— Противостоит Кузену.

— Да. Но чьему кузену? Его собственному или нашему?

Карта Шут в центре Розы несла на себе изображение бородатого мужчины в доспехах, пересекающего ручей. Подобно Белому Рыцарю, он валился с лошади: головой вниз и не сгибая ног. Лицо у него было доброе, и смотрел он не вниз, в неглубокий поток, где ему предстояло оказаться, а на зрителя, как будто падал намеренно: развлекал публику или, быть может, что-то демонстрировал — тяготение? В одной руке он держал раковину гребешка, в другой — несколько связок сосисок.