Вера Камша - Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра

Рамиэрль обошел остатки алтаря, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся еще отвратительнее. Вряд ли прорвавшееся в Тарру неведомое существо добиралось до Серого моря вплавь, и уж тем более невероятно, что оно проскочило в Варху под носом у Эмзара и не кажет оттуда носа по собственному желанию. Если отбросить то, что лежит за пределами вероятности, есть лишь один ответ, объясняющий все. Древние пути – те самые, которыми они с Кризой ушли с Седого поля. Из храма или его окрестностей должен быть ход в Серое море, а оттуда – в Варху. Он уже ходил этими тропами, и это не лучшее воспоминание в его жизни. Рамиэрль прикрыл глаза, вызывая полузабытое ощущение дороги, в кромешной тьме отражаемой во множестве зеркал. Там еще был странный, казавшийся живым слабый ветер, а далеко впереди летел огонек, за которым надо было бежать. Ветер... Он коснулся лица, как слепец, желающий узнать, с кем имеет дело. Можно открыть глаза и выйти вон, но тогда Хозяин Вархи останется недоступен, а эльфы будут связаны своей стражей. Отступать нельзя, он пройдет этим путем, потому что, кроме него, некому.

Вспышку Нэо увидел даже сквозь сомкнутые веки.

– Свете Всемилостивый, – почти простонал Аддари, – что это?!

– Этим путем отсюда ушел наш «приятель», – быстро проговорил Роман, – сначала в Серое море, потом в Варху. Все, эмикиэ. Прощаемся. Аддари, Норгэрель, ступайте дорогой Рене, он сделал это подземелье безопасным. Норгэрель, когда выберетесь, пошли весточку Гибу, тот всегда найдет Скитальца или, если он в море, придет сам. Скоро вы будете в Вархе.

– ...к которой я, по словам того же Рене, не должен приближаться, – усмехнулся Норгэрель. – Я знаю, что ты задумал, Нэо. Ты решил схватить тварь в ее же логове, и не думай, что я отпущу тебя одного.

– А я не отпущу вас обоих, – не допускающим возражений тоном заявил Аддари.

– А, – махнул рукой Нэо, – бездна с вами!

– Ну, – засмеялся Солнечный, указывая на насторожившуюся лльяму, – бездна-то как раз с тобой.

Предоставленный самому себе парк за особняком Бэрротов изрядно разросся. Сильные растения глушили слабые, необрезанные ветки торчали во все стороны, а сорвавшийся словно с цепи бесов вьюн превратил столь любимый покойным Антуаном лабиринт-каприз в непроходимую чащу. Пьер Тартю подарил оставшийся без хозяев дворец Его Высокопреосвященству, но Клавдий боялся этого места, как чумы. Его многие боялись. Кто-то слышал, как в заколоченном доме звучала мирийская гитара, кто-то видел две тени – женскую и мужскую, кому-то привиделся огромный черный конь, рывший копытом воду старого пруда, словно это был песок.

Кардинал, чья знаменитая трусость была подвергнута серьезнейшему испытанию не менее знаменитой жадностью, обращался за помощью и в Красную Палату, и к Предстоятелю антонианцев. Камилл Дюбар лично обошел дворец и парк с Кристаллом Поиска, но ничего не нашел. Илларион же посоветовал Клавдию молить Триединого о прощении, а не думать о мирском на краю пропасти. Кардинал, расценив это как совет держаться подальше от здания, предыдущие хозяева которого в одночасье погибли необъяснимой и страшной смертью, вывез из комнат все, что представляло хоть какую-то ценность, заколотил окна и двери и запер ворота. Так стремительно зарастающий парк оказался в полном распоряжении бродячих собак, кошек, птиц и насекомых.

Никто и не подумал обратить внимание на крупную бабочку, перелетевшую через высокую ограду и устремившуюся в центр запущенного лабиринта. Когда-то там бил фонтан, украшенный скульптурой мраморной лисицы, теперь бассейн был сух, а на его краю сидели двое. Стройный голубоглазый человек задумчиво поигрывал кинжалом, его собеседник, как две капли воды похожий на снящегося всем арцийским прознатчикам и стражникам маркиза Гаэтано, грыз травинку и смотрел в выгоревшее летнее небо.

– Рене, – окликнул он приятеля, нехорошо улыбнувшись, – а ведь уже полдень! Книга Книг опять соврала.

– Арде, – голубоглазый вбросил кинжал в ножны. – Итак, Антипод, коему после свершения Последнего Греха должна была достаться Тарра, так и не явился, и отпущенные ему семь месяцев, семь дней и семь ор прошли. Жаль, но, похоже, любимое пугало церковников сродни Звездному Старцу 35. Зря я задержался.

– Ты успеешь, им еще плыть и плыть.

– Верно, – откликнулся Рене, – но пойти на поводу у этой писанины было глупо. О, кого я вижу!

– Меня, – сообщила бабочка, спускаясь на траву и принимая человеческий облик. – И что б вы без меня делали?

– Серпьент, – золотисто-зеленоватые глаза «маркиза Гаэтано» слегка сузились, – ты был в храме?

– Был, – самодовольная физиономия Крапивника сразу поскучнела, – отвратительное место. Дохлое. Елка, и та завянет.

– Ты сделал все, как надо?

– Если не доверяешь, сам бы и лез в эту осень, – огрызнулся Кулебрин. – Этот ваш лиловый ночи напролет стоит на коленках, пялится на стенку и себе под нос бормочет.

– А что со стенкой?

– Мокрая она.

– Мокрая?

– Ага, в потеках. Развалится эта дрянь скоро, точно говорю! Вот шуму-то будет... Хорошо б этого лилового придавило, ненавижу.

– Почему? – быстро переспросил Скиталец.

– А потому, проешь его гусеница, что важный очень. И тупой, как замшелый пень. Жизни нет давно, а торчит, да еще дрянь всякая в нем гнездится.

– Серпьент, – спокойно сказал Рене, – смотри на меня. Внимательно смотри. Что ты видишь?

– Бум-бум-бум, – Крапивник нахмурился. – Врешь! Быть не может!

– Может, – губы Скитальца дрогнули в улыбке, – ты сказал, в Илларионе нет жизни? Он похож на меня? Хоть чем-то?

– Нет, – Кулебрин был на удивление краток, – ничего похожего. Ты все равно наш, таррский, а этот чужой. Такой чужой, что чужее не бывает. Может, ты и умирал, но ты живой, а этот хоть и не сдыхал, а дохлый. А больше ничего сказать не могу. Разит там чем-то, внизу особенно.

– Не кровью?

– Кровь была, но высохла, только пятна на стенках остались... Много пятен. Ну, не знаю я, что там такое! Слушайте, может, вы все это спалите, а? А я потом сверху крапиву выращу, и всем хорошо будет. Или хотя бы клирика этого прибьете?

– Мы подумаем, – очень серьезно ответил Рене, – правда, Эрасти?

– Обязательно. А что женщина?

– Ведьма, – припечатал Серпьент, – и тоже дохлая, но иначе. Я у нее чуть не завял, но теперь все знаю! И что бы вы без меня делали?!

– Серпьент, – поднял бровь Проклятый.

– Ладно уж... Ведьма эта путается с другой, посильнее. Та, то есть то – нет, ее можно вызвать, но сначала кто-то должен завянуть.

– Завянуть? – переспросил Рене.

– Умереть, – пояснил Эрасти. – Анастазия открывает кому-то Проход чужой жизнью.

– Этой ночью завяло трое, – добавил Крапивник, – в том же доме. И еще там цветы не живут.