Лиланд Модезитт - Магия Отшельничьего острова

Антонин между тем закатал рукава, обнажив руки. Не могучие, как у воина, не натруженные, как у ремесленника, не изнеженные, как у духовного лица. Такие руки могли быть у купца.

— Прежде чем ты уйдешь, друг мой... — начал Антонин.

Пастух обернулся.

— И ты, друг мой... — маг жестом подозвал трактирщика. — Подай два подноса, самые большие, какие найдешь,

— Длинные подойдут?

— Лучше всего, друг мой.

Не знаю, кому как, а мне эти бесконечные «друг мой» порядком надоели.

Между тем маг в сером со скучающим видом попивал из своей кружки, поглядывал то на овцу, то на стену, а потом взгляд его скользнул по простонародным столам, кажется, задержавшись на мне.

Тем временем два здоровенных деревянных подноса были водружены на стол. Женщина с вуалью повернула свой стул, чтобы лучше видеть происходящее, а вот сидевший за столом Антонина воин — тот, что постарше — так и остался ко мне спиной.

Простолюдины неохотно повставали с лавки и сгрудились поодаль.

Пройдя мимо двух господских столиков, эа которыми сидели мужчины в подбитых мехом плащах, Антонин остановился возле подносов и приказал пастуху:

— Положи животное на стол. На поднос.

Пастух повиновался. Овца дернулась, и стол затрясся.

— Смотри! — прошипел мой сосед. Я и без того смотрел во все глаза — как, впрочем, и все остальные в трактире.

Антонин шагнул вперед, а пастух отступил, держа руку на кошельке, куда спрятал монеты.

Белый маг воздел руки.

Я, не знаю почему, закрыл глаза и опустил голову.

Послышался резкий свист. Вспыхнул свет — такой яркий, что резал глаза даже под опущенными веками. Некоторое время я моргал и тер слезящиеся глаза кулаками, а когда наконец проморгался, то увидел на лице Антонина довольную усмешку. Словно у мальчишки-забияки, который сумел задать хорошую взбучку сверстникам.

Джастин выглядел еще более унылым, а все прочие, и простолюдины, и господа, моргали и терли глаза. Кроме женщины в вуали — та смотрела на Антонина. Я не мог разгадать выражения ее глубоко посаженных глаз.

— Ох ты!..

— Вот это да!..

— Ты только глянь!..

Охи и ахи слышались со всех сторон. Я бросил взгляд на стол, где только что находилась овца, и... подобно распоследнему местному простолюдину, который никогда не умывается, глупо разинул рот от изумления.

На обоих подносах дымилась сочная, прекрасно прожаренная и нарезанная ломтиками баранина. По краям подносов были разложены сладкие хлебцы, а овечья шкура лежала, как коврик, у ног Антонина. Маг, улыбаясь, отирал со лба пот.

Стояла такая жара, какая бывала на кухне у тетушки Элизабет, когда та затевала печь хлеб для всех соседей.

Маг в белом улыбнулся трактирщику, а потом и Джастину.

— Вот мясо. Самое настоящее мясо для тех, кому не на что его купить. Что ни говори, — тут он повернулся к Джастину, — а деяния всяко красноречивее слов. Скажи, брат волшебник, что же дурного в том, чтобы накормить голодных?

— Кормить голодных совсем не дурно. Дурно питать их голод.

Я всегда на дух не переносил туманных ответов, и потому слова Джастина мне не понравились. Если он считал Антонина любителем показухи, так бы и сказал. Или пусть открыто заявил бы, что тот служит злу, искушая голодных. Но нет же, этот Джастин только печально улыбался. Интересно, способен ли он вообще на что-нибудь, кроме молчаливого неодобрениями

— Друзья! — обратился Антонин к собравшимся на простонародной половине. — У кого нет денег на мясо — угощайтесь. Каждому, кто голоден, достанется порция.

Голос чародея звучал сердечно и дружелюбно, но еще более завлекательным был запах жаркого.

Первым вышел парнишка в латанной-перелатанной куртке, подручный какого-то торговца. За ним пристроилась худенькая девушка в шароварах, которые были ей велики, и в пастушьем плаще, который был мал. Ну а уж за ними народ повалил валом. Лишь почтение к магу не позволяло беднякам устроить настоящую свалку.

Арлин так и остался храпеть, а вот мой второй сосед присоединился к толпе. Меня же запах баранины отталкивал, пожалуй, в той же степени, что и привлекал, так что я попросту продолжал жевать свой хлеб с сыром. Трактирщик, подхватив с пола шкуру, исчез с ней на кухне и вскоре вернулся обратно с увесистой дубинкой в руках. И в сопровождении какого-то малого в еще более засаленном фартуке и тоже с дубинкой.

Антонин, уже вернувшийся за свой столик и потягивавший из хрустального бокала то ли вино, то ли какой-то другой напиток, пару раз бросил взгляд в мою сторону. Сделав вид, будто не замечаю, я уткнулся в свой сидр.

Серый маг Джастин встал, накинул на плечи плащ и направился ко мне. Я тоже встал, не зная, двинуться ему навстречу или пуститься наутек. Он негромко произнес:

— Ну что, школяр, может быть, проверим, как там наши животные.

Я кивнул, сообразив, что это человек по каким-то своим причинам предлагает мне защиту. И последовал за ним на холод.

Ветер немного поутих, дождь сменился густо валившим снегом.

— Ты едва не потерял там свою душу, парнишка, — сказал маг.

Мне, честно говоря, захотелось повернуться и уйти. Надо же, объявился еще один всезнайка, готовый поучать, но ничего не объяснять. Но поучать он вроде бы не рвался, и я стал ждать: вдруг хоть что-то да объяснит.

Вместо того Джастин направился к конюшне. Я последовал за ним.

Женщина в сером, сидя на козлах фургона, пристально следит за обочиной дороги. В руке она сжимает посох. Повозка покачивается на ходу, и женщина заставляет себя не вспоминать покачивающуюся палубу судна, недавно доставившего ее в Кандар.

По обе стороны дороги, от холмов на севере до южного горизонта тянется унылая равнина, поросшая пожухлой травой с редкими пятнами черных кустов. Где-то за южным горизонтом течет река Охайд, а Хайдолар — то место, куда направляется путница, — находится как раз на пересечении реки и этой дороги.

Впереди появляются три человеческие фигуры, ковыляющие прочь от Фритауна. Многие нынче покидают Фритаун.

Возница щелкает кнутом, подгоняя двух лошадей, тянущих фургон. На нем широкий пояс с набитыми потайными карманами, а справа под рукой он держит заряженный арбалет.

— Мага, видишь что-нибудь?

Женщина мысленно прощупывает дорогу. Помимо трех пеших — фургон как раз объезжает их — впереди есть еще двое верховых. У одного, русоволосого, имеется длинное ружье.

Простирая чувства дальше, она улавливает вдали присутствие раздраженных людей — из-за нескончаемого ненастья их гложет отчаяние.

— Ничего, только изголодавшиеся бедолаги...

— Нет худа без добра, — ворчит возчик. — В жизни не выручал столько за капусту да картошку.

Женщина сжимает покрепче посох, старясь не вспоминать опустошенные души и пустые глаза мужчин, женщин и детей, медленно бредущих по направлению к манящему светочу Хидлена.