Джон Марко - Великий план

– Ах ты, тварь! Я тебя убью!

– Нет, господин! – молил Саврос.

Его голос стал едва слышным хрипом. Он бился, словно рысь в капкане, пытаясь разжать железные пальцы Бьяджио. Его ноги беспомощно дергались в воздухе. Дьяна в ужасе прижалась к стене, переводя дух. Она пыталась успокоиться, но происходящее привело ее в шок. Лицо Савроса густо побагровело, синие глаза выкатились, словно грозя лопнуть. А Бьяджио по-прежнему сжимал пальцы, стуча головой нарца о стену с такой силой, что откалывались куски штукатурки.

– Умри, жалкая свинья! Умри!

Послышалось страшное хрипение и треск костей. Костлявое тело Савроса содрогнулось – и обмякло. Руки Бьяджио сжались сильнее, сломав зажатую между ними шею, подержали труп еще секунду, а потом с отвращением швырнули на пол.

– Я тебя предупреждал! – сказал он и плюнул на труп. – Не смей говорить, будто не предупреждал!

А потом он повернулся к Дьяне и двинулся к ней. По его лицу было видно, как он пытается овладеть собой.

– Тебе плохо? – спросил он.

Дьяна молча покачала головой – говорить она не могла. Граф подошел к ней и быстро осмотрел, а потом сжал ей пальцы, стараясь успокоить.

– Это возмутительно, – сказал он. – Мне очень жаль. Дьяна наконец смогла ответить.

– Все в порядке, – прошептала она. – Кажется…

– С виду ты цела, – заметил Бьяджио. – Я шел, чтобы говорить с тобой. Чтобы…

Он пожал плечами и отвел взгляд. Невероятно, но он словно забыл, что на полу лежит труп.

– Что? – спросила Дьяна.

Поймав его ледяную руку, она безрезультатно пыталась ее согреть.

– Мне не следовало тебя бить, – с трудом выговорил граф. – Я прошу прощения. Я не хочу, чтобы мы были врагами, Дьяна Вэнтран. Ты здесь не для этого. А это… – он указан на мертвого Савроса, – это зверство вовсе для тебя не предназначалось.

В нем было столько противоречий! Дьяна совершенно не могла его понять. За считанные секунды из безумца он превратился в почти что доброго человека. Она закрыла глаза, внезапно почувствовав, что больше не выдержит. Эта ночь лишила ее сил, и у нее начали подгибаться ноги. Только рука Бьяджио помогала ей не упасть.

– Тебе нехорошо, – решительно заявил он. – Пойдем, тебе нужен отдых.

– Мне нужен воздух, – сказала Дьяна. Она все еще ощущала у себя на шее руки Савроса, не дающие дышать. И полученная от Бьяджио пощечина тоже не пошла ей на пользу. – Разрешите, я просто сяду.

Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки и отнес к ней в комнаты, не обращая внимания на мертвого Савроса. Он прошел прямо в спальню и положил ее на кровать. У Дьяны кружилась голова. Щека уже вздулась, а борьба с Савросом отняла у нее все силы. Бьяджио неуверенно остановился у кровати, глядя на Дьяну. В лунном свете он выглядел очень странно – его окружало янтарное свечение.

– Я пришлю к тебе Кайлу, – сказал он. – И велю убрать эту гадость у твоих дверей. Дьяна кивнула:

– Спасибо.

– Не благодари меня, женщина. Во всем виновата моя собственная глупость. Будь я более бдительным, Саврос не напал бы на тебя. Такого больше не случится.

– Да, – согласилась Дьяна. – Думаю, что не случится. Они посмотрели друг на друга в неловком молчании. На лице Бьяджио читалась боль.

– Я не сумасшедший, – тихо проговорил он. – Ты ошибаешься насчет меня.

Дьяна постаралась улыбнуться.

– Возможно, – мягко ответила она. – А возможно, вы ошибаетесь насчет Ричиуса.

Бьяджио поморщился:

– Вряд ли. – Он отошел от ее кровати и направился к двери. Но у порога на секунду задержался и добавил: – Хотя, наверное, все возможно.

И, сделав это поразительное признание, он оставил ее одну в темноте. Дьяна смотрела туда, где он только что стоял, и едва могла поверить своим ушам.

За два дня до великого и святого дня Истрейи столица Нара ждала, укрывшись покрывалом покаяния. Улицы вокруг Собора Мучеников были очищены от акробатов и зверинцев, а в город хлынули паломники, готовые преклонить колени перед Богом, умоляя Его о прощении. Будто и не было праздника Сеским. В день Истрейи огромная площадь перед собором наполнится народом – огромной толпой верующих, готовых услышать послание Бога из уст Его слуги, Эррита. Это было время размышлений, дни, когда правители империи заглядывали в себя и проверяли, чисты ли их души. Они выслушают Эррита, а он скажет им, что принесет этот год и довольны ли небесные ангелы тем, что они видят внизу. А после своей речи Эррит спустится к своей пастве и совершит таинство отпущения грехов. Остаток дня он проведет, прикасаясь ко лбам и раздавая прощение, – и все ради блага прогнившей души Нара.

В дни Аркуса Истрейе всегда придавалось большое значение. Но теперь Наром правил архиепископ, и никто точно не знал, как это изменило отношение Небес к делам земным.

В течение многих лет Эррит совершал один и тот же выход на балкон, воздевая руки над собравшимися и делясь своей мудростью. Это мгновение всегда было опасно коротким, и Эррит всегда прилагал все силы к тому, чтобы придумать для этого дня нечто особенное. Обычно он задолго до события запирался у себя в комнатах, тщательно составляя свою речь и моля Бога о вдохновении.

Обычно.

Но не в этом году.

В этом году архиепископа Эррита занимало множество других вопросов, и хотя он по-прежнему запирался в своих покоях – в таком одиночестве, что его не могла видеть даже Лорла, – он не был занят написанием речи или молитвами. Он находился в начальном периоде абстиненции, и на этот раз даже Бог не мог его спасти.

Занавески на окнах его комнаты были раздвинуты, впуская потоки солнечного света. Эррит сидел за своим резным столом и рассматривал пузырек из-под снадобья. У него дрожали руки. Синяя жидкость едва покрывала дно. Это были последние капли снадобья, которое прислал ему Бьяджио, – и его едва ли хватило бы на одну процедуру. Каждые несколько дней он разбавлял несколько капель концентрированного состава водой, составляя эликсир, спасающий от старости. Никабар сказал правду: Бовейдин сделал этот состав очень крепким – настолько крепким, что Эрриту хватило его на много недель. Но теперь снадобье закончилось. Осталась только голубоватая пленка на стенках.

Эррит жалобно застонал. У него ломило кости, глаза горели. Синдром абстиненции обрушился два дня назад, выжимая из него жизнь, словно мощный удав. И с тех пор он сидел над почти пустым пузырьком, оплакивая потерю и пытаясь придумать наилучший способ использования остатков жизнедарящего снадобья. Он знал, насколько опасно смешивать с водой такую маленькую дозу. Это может его убить. А состав может оказаться настолько слабым, что просто не подействует. Эта невыносимая мысль означала, что Эрриту предстоит перенести еще более жестокие муки – и, возможно, умереть. Поставив пузырек на стол, епископ пригладил волосы. Он уже один раз пережил адские муки абстиненции. Второго раза ему не выдержать.