Ольга Ларионова - ДЕЛЛА-УЭЛЛА

В этой неотвратимо надвигающейся пелене мрака было столько чужой, удушающей воли, что она сорвалась с места и бросилась к окну с отчаянным криком: «Гуен, Гуен!» – и с размаху ударилась в упругую поверхность тяжелого полупрозрачного занавеса, наглухо замыкающего оконный проем. Смутные контуры города-дворца угадывались за его янтарно-дымчатой и совершенно непроницаемой стеной, но теперь над всем этим хаосом башен, куполов и простирающих руки к солнцу белесых статуй навис начертанный на занавесе всадник с диковинным мечом, напоминающим хвост кометы, на бешеном единороге, вонзающем свой загнутый книзу рог в собственную грудь.

Девушка мягко развернулась, словно готовясь к прыжку. «Не загоняй зверя в угол, – говорил отец, – это утраивает его силы. Бей его, когда он на свободном пространстве».

Теперь загоняли в угол ее.

– Ну, и долго ты собираешься держать меня взаперти? – проговорила она тоном, не сулящим ничего хорошего.

– Ты не взаперти, делла-уэлла. Ты в своем городе и вольна распоряжаться всем, что дышит и что растет, что вырублено в скалах и выращено среди трав, что уловлено в струях ветра и что поднято с озерного дна…

– Спасибо, не надо. Если ты такой добрый, то найди мне белокожего малыша – и расстанемся по-хорошему. У меня тоже, знаешь, нервы на пределе.

– Подарки не возвращаются, делла-уэлла. Этот город – твой…

– Да что ты заладил – твой, твой… Не нужен мне, не нужен, не нужен! Гори он синим огнем!

Он дернул головой, словно его ударили по лицу, и, резко отвернувшись, прижался лбом к зеркалу. Тугая, напряженная тишина не просто повисла – она нарастала, как может нарастать только звук; никогда не испытывавшая приступов клаустрофобии, девушка задыхалась от гнетущего ощущения сдвигающихся стен. Она невольно повернулась к принцессе, как бы прося у нее поддержки, и натолкнулась на острый, почти ненавидящий взгляд. «Да что же ты делаешь, что ты творишь, капризная самовлюбленная дура, – читалось в этом взгляде. – Сейчас он вышвырнет нас из дворца, и кто нам тогда поможет искать моего сына?»

Таира пожала плечами, встряхнулась, и с нее словно слетели колдовские чары. Ну, немного душно – потерпим. Паршивый полумрак, так это еще прабабушка как-то бросила мельком: мол, не позволяй мужчине гасить свет, это – прерогатива женщины… Тогда она не поняла. Теперь поняла – наполовину.

Она вздохнула, нагнулась и подняла чье-то кисейное покрывало. Хорошо, длинное – удалось завернуться, получилось что-то вроде сари. Жаль, никто не оставил тапочек. Скользнула к горемычному князю, замерла у него за спиной.

– Ну прости, Оцмар, я погорячилась. Настоящая Царевна Будур тоже, знаешь, была не сахар…

Сейчас он обернется и отчихвостит ее последними княжескими словами. И будет морально прав. Дареному городу в подвалы не смотрят. Она смиренно сложила руки на груди и опустила голову. Но из-под опущенных темно-каштановых, с золотыми кончиками ресниц все-таки зорко следила за тем, как он томительно-медленно поворачивается к ней, подняв руки то ли для проклятия, то ли для заклинания.

– Ты отвергла то, что я строил для тебя половину моей жизни… – Шепот его был бархатист и горяч, но в нем не было даже тени упрека. – Значит, этому городу не быть. Но остальное – твое. Ты – владычица Дороги Будур!

Над головой девушки что-то серебристо звякнуло, и тотчас по плечам и груди словно пробежала ледяная сороконожка и под дымчатую кисею юркнула голубая многолучевая звездочка.

– Благодарю, князь, за царский подарок, – начала она, вежливо касаясь пальцами губ, лба и только что полученного талисмана, – да живешь сто лет и ты, и многочисленные твои сыновья, которых дарует тебе судьба…

Она еще произносила книжную цветистую фразу, каких уже давно не услышишь на Земле, а в душе уже прыгал солнечный зайчик: талисман!

Она забыла про свой волшебный флакончик со снежинками, мгновенно окутывающими завесой невидимости. Он сейчас у принцессы, нужно его забрать, и тогда ей сам черт не страшен!

– …Все считают, что это – единственная частица голубого золота, словно издалека доносился до нее голос Оцмара, нежный и торжественный, – и другого на Тихри больше нет. Но это не так, делла-уэлла. На вершине той горы, под которой растут горные пуховые цветы, принесенные Кадьяном, стоит башенка, очертаниями похожая на каменного короля с поднятой рукой. В подвалах этой башни, чей вход замурован, лежат слитки голубого золота. Оно твое.

Дались ему эти подарки! Она чуть было не высказалась относительно того, что голубое золото ей нужно как и все остальные сокровища его допотопного княжества, но вовремя скосилась на принцессу, судорожно вцепившуюся в подлокотники кресла, и мысленно почесала в затылке, пытаясь сконструировать еще одну благодарственную фразу помахровее, на манер сладкого щебета Шахрезады:

– Моя признательность, о щедрый властитель, не знает границ… Послушай, Оцмар, я иссякла. Скажи сам, как у вас тут принято благодарить за царственные дары?

– Тира!.. – предостерегающе воскликнула мона Сэниа.

Но девушка уже и сама поняла двусмысленность того положения, в которое она поставила себя этими словами. А что, если он сейчас скажет… Но она и представить себе не могла, как в действительности отзовется тревожный возглас принцессы: вороново крыло ярости смело всю нежность с лица Полуденного Князя, а голос приобрел голубую пронзительность обнаженного лезвия:

– Замолчи, злобная похотливая ведьма! Знай, что ты ошиблась, когда твоя алчба повлекла тебя ко мне из твоего проклятого далека… хотя, может быть, мы и были предназначены друг для друга. Но чудо, что выше судьбы, подарило мне солнечную мечту, имя которой – делла-уэлла, и не пытайся встать между нами!

Таира слушала весь этот бред в полной растерянности. Только что перед ней был юный Шахрияр, дарующий ей все волшебства «Тысячи и одной ночи», и вдруг – мгновенное преображение в нечто драконоподобное… Хотя нет. Сейчас, когда она глядела на него без страха, уповая на защитный амулет, она признавалась себе, что и в безумной ярости он прекрасен. «Отступай, тихонечко, по полшажочка, но отступай немедленно, иначе тебе не выпутаться из жемчужной сетки его чар», – нудно талдычил внутренний голос. «Заткнись, – прикрикнула она на него, – я Царевна Будур, что хочу, то и делаю, и папа не узнает».

Но на полшага назад она все-таки отступила. И от Оцмара это движение не укрылось.

– Я отдал тебе все, чем владел, и ты уже уходишь? – проговорил он с бесконечной печалью, но все так же без тени упрека.

– Нет, нет! – пылко запротестовала она. – Просто… просто здесь так много диковинных вещей, которых я никогда не видела в своей стране…

Ей было мучительно неловко за свою неуклюжую ложь.