Дмитрий Емец - Месть валькирий

Похожие друг на друга как близнецы, босячки отличались только формой носа. Если у Чета нос был просто картошкой, то у Нечета, пожалуй, картошкой раздавленной. Произошло это от некогда слишком близкого знакомства с дверью. Двигались «босячки кругломордые» всегда синхронно. Одновременно кланялись, приседали, всплескивали ручками и бултыхали животиками. Через какое-то время, если смотреть на них слишком внимательно, начинала ехать крыша, и ты начинал закрывать то один, то другой глаз, смутно надеясь, что раздвоение исчезнет.

– А ну, повеселите меня! Марш-марш! Прыгайте! – велела им Улита.

«Босячки крутломордые» подобрали полы халатов и пошли скакать. Лица у них при этом были серьезные, прямо-таки профессорские. Первую пару прыжков они сделали, исключительно чтобы разогнаться. Невероятно упругие, они подлетали выше мячей из каучука и сами уже не могли остановиться. Ударялись о стены, потолок и вновь подлетали и неслись неведомо куда.

Улита хохотала, когда Чет и Нечет с разгону, точно кегельные шары, влетали в тесный строй комиссионеров, проделывая в нем порядочные бреши. Комиссионеры подвывали, роняли блокнотики и закрывали головы руками. Кое-где на полу встречались уже пластилиновые лепешки, возникавшие, когда Чет или Нечет всей тушей врезались в кого-нибудь сверху.

– Прямое попадание! – говорила всякий раз ведьма.

В воздухе опять что-то свистело, Мефодий приникал к полу, а Чет и Нечет – все с такими же суровыми лицами государственных деятелей – с треском влетали в стены или потолок. Особняк на Большой Дмитровке сотрясался, словно от ударов чугунных ядер.

– Улита! Может, хватит? Башка трещит! – рявкнул Арей, когда, вышибив дверь, к нему в кабинет влетел Чет.

Слышно было, как Чет прокатился по полу, затем что-то зашуршало, кто-то получил оплеуху, и вот уже «босячок кругломордый» вышел наружу с папочкой под мышкой, значительный, точно с королевской аудиенции.

Ловко подпрыгнув, Улита поймала за ноги разогнавшегося Нечета.

– Ну хватит так хватит! Ух вы мои прыгунчики! Запыхались? Давайте отчеты – заслужили!

Шлепнув Чету и Нечету где нужно печати, она метко отфутболила их за дверь, куда как раз заглядывал ОСС – очень странный субъект. Это был тощий дядечка с темными волосами на выпиравшем кадыке. Вылеплен он был весьма причудливо – анфас будто человек, а сбоку плоский и мятый, как бумажный лист. Вид он имел вальяжный, величественный и вместе с тем рассеянный, как у монарха, только что показавшегося из деревянной будки с буквой «М» на входе.

Обнаружив, что прямо в него, отдуваясь, летит Чет, незнакомец с необычайной ловкостью повернулся боком, изогнулся и избежал столкновения.

– Мимо! Вот жук навозный! – сказала Улита с сожалением.

Вновь прибывший оскорбился.

– Жук какой? Простите? Вы это мне? – начал он.

– Вам? Так и быть, вам прощаю, – небрежно сказала ведьма.

Она решила, что это еще один комиссионер. Однако незнакомец не уходил, назойливо мозоля глаза. Хочешь, не хочешь, Улите пришлось обратить на него внимание.

Ну чего тебе, рыло противное? Кирпича просишь? – спросила Улита.

Плоский дядечка кашлянул.

– Я попросил бы вас подбирать слова! Перед вами экстренный курьер из Тартара! Мне необходимо видеть Арея!

– Зачем? – спросила ведьма.

– У меня для него письмо. Белено передать лично в руки!

– Давайте! Я сама передам! – сказала ведьма, протягивая руку.

Курьер язвительно улыбнулся.

– В таком случае передавать придется вместе со мной, – произнес он, быстро распахивая светлый плащик в духе «я у мамы эксгибиционист».

Мгновение – и Мефодий понял, почему посланец казался таким плоским. По сути дела, это был человек-письмо. Тело – белое, в синюю линеечку. По линейкам прыгали косолапые («шоколапые» – произносил это слово в детстве маленький Меф) буквы, упорно ускользающие от взгляда тех, кому они не предназначались.

– Не татуировка, нет? – не без ехидства поинтересовался Мефодий.

– Когда письмо прочитает тот, кому оно адресовано, – все исчезнет. Я многоразовый! – обидчиво отвечал курьер, вызывая в испорченном остротами сознании Улиты желание задать коварный вопрос «А вам туалетная бумага, часом, не племянница?»

– А чего ты про татуировку спросил? – шепнула Мефу Улита.

– Да так, вспомнилось тут! Грудь наполеоновского маршала Бернадота, будущего короля Швеции, украшала татуировка: «Смерть королям!» Он обзавелся ею в молодые годы, когда не был еще ни маршалом, ни королем, – сказал Меф, которому Зозо в детстве вместо сказок читала Пикуля.

Сообразив, что от курьера так просто не отделаешься, Улита провела его в кабинет Арея. Мефодий же сел за ее стол и принялся шлепать печати комиссионерам. Заметив, что ведьма ушла, очередь мало-помалу расшумелась.

Вечно недовольные всем комиссионеры обратили свое жадное внимание на Мефодия. Во взглядах, которыми они смотрели на него, было мало почтения. Скорее жажда поживиться. Происходило это главным образом потому, что комиссионеры, чутко ловившие ветры, в последнее время не слишком боялись Мефодия, считая, что Лигул все равно не пустит его к власти. Напротив, досаждая Мефу, можно было угодить Лигулу.

Один наглый комиссионер даже высунул вперед рыльце и вякнул:

– Что за дела, ваще? А побыстрее нельзя? У меня сделка!

– Какая еще сделка? – машинально спросил Меф, поднимая глаза от очередного отчета.

Высунув липкий язык, комиссионер быстро облизал рыльце.

– О, забавная история! Студент-биолог влюбился в девчонку с истфака, а она возьми да и заболей. Врачи головами качают и даже конфеты не берут. А это уж верный признак, что шансов нет! Парень с ума сходит. На лавке перед больницей ночует, а днем у нее в отделении сидит. Тощенькая такая бледная, глазенки добрые. Медсестры уж до чего бывалый народ, да и те в полотенца тайком сморкаются, когда они за ручки держатся... Ну я сделочку и сварганил: эйдос в обмен на ее жизнь.

– И что, правда, спасешь девчонке жизнь? – усомнился Мефодий. Он слишком хорошо знал, что комиссионеры платят за эйдосы в лучшем случае иллюзиями.

– Нет-с. Зачем мне утруждаться? Задаром эйдос получу. Девчонки-то в списках у Мамзелькиной нетути... Через три недельки она и без меня поправится!

Рассказывая, комиссионер внимательно всматривался Мефу в лицо в поисках признаков жалости. Порядочному стражу мрака сочувствовать смертным никак не полагалось. В ручках нетерпеливо дрожал обкусанный карандашик, нацеленный в блокнот.

Мефодий чувствовал, что вся очередь, как один человек, с нездоровым, затихшим вниманием следит за ним, ловя всякое, даже незначительное движение бровей, губ. Это было внимание шакалов, которые пустили вперед самого смелого, а сами зорко наблюдают за результатом.