Кристофер Банч - Король-Демон

— И больше он вам ничего не объяснил? — недоверчиво спросил Хами.

— Тенедос также сказал, что это еще не все, но окончательная расплата наступит не скоро. — Возможно, мне не следовало говорить об этом Хами, но тем не менее я не удержался.

— И как вы думаете, о чем шла речь? — усмехнулся искусный спорщик.

— Понятия не имею, — честно признался я. — В демонах я разбираюсь так же плохо, как вы в военных.

— Справедливое замечание, — согласился Хами. — Кстати, я настоятельно не рекомендую вам посвящать человека, провозгласившего себя императором, в суть нашего разговора. Вне всякого сомнения, Провидцу Тенедосу пришлось дорого заплатить за услуги демона, а чародеи, заключившие подобные сделки, не любят, когда им об этом напоминают.

Но я опять увлекся, а ведь вы пригласили меня не для этого.

Я передал ученому мужу вопрос императора: что мешает имперской магии действовать в Каллио, преграждая ей путь, словно облако тумана лучам света?

Почесав подбородок, Хами поднял было кубок, но снова поставил его, не сделав ни одного глотка.

— Война Каллио и Нумантии потрясла до основания как этот мир, так и тот, другой. Люди призывали на помощь магию такой разрушительной силы, подобной которой еще не было в истории человечества. Это чувствую даже я, кого Ирису обделил талантом.

После окончания войны, в тот короткий промежуток времени до моего ареста и водворения в тюрьму, я обнаружил, что мне с огромным трудом даются даже самые простые заклинания. Полагаю, это объяснялось побочным действием разрушительных энергий, не подвластных мне, — если хотите, отголосками столкновения Микаэла Янтлуса и Провидца Тенедоса. Я ощущаю их до сих пор.

— Вот мое самое вероятное объяснение, — продолжал ученый-колдун, переходя на нудную монотонную речь профессора, втолковывающего очевидные истины тупым ученикам. — Возможно и другое предположение, которое не придется по нраву вашему императору, состоящее в том, что существует другой всемогущий чародей, желающий Тенедосу зла. Этот неизвестный до сих пор волшебник может находиться как в Нумантии, так и за ее пределами. Пока что я ничего не могу сказать, — добавил Хами, — но если вы не побоитесь предоставить мне доступ к определенным вещам, я могу поэкспериментировать. Я рассмеялся.

— Прорицатель Хами, я все-таки не такой желторотый птенец, каким кажусь. Можете не сомневаться, я ни за что не позволю вам творить какие-либо заклинания. — Я встал. — Благодарю за то, что уделили мне время.

Улыбнувшись, ученый муж тоже поднялся с места. Я заметил, что его слегка пошатывает.

— Мы можем продолжить наш разговор. Вы прекрасно разбираетесь в винах.

Вопреки настоятельному совету каллианского чародея, я передал императору все, о чем мы с ним говорили. Где-то в середине сеанса ртутное зеркало подернулось рябью, и я испугался, что связь прервалась. Однако через мгновение лицо императора снова появилось.

Когда я замолчал, Тенедос долго сидел не шелохнувшись. Его лицо оставалось непроницаемым. Наконец, не выдержав, я тихо кашлянул, и император пришел в себя.

— Гм, любопытно, — задумчиво произнес он. — Значит, в Каллио действительно что-то есть. Любопытно, очень любопытно. И все же я готов поспорить, что суть происходящего надо искать в настоящем, а не в прошлом.

— Ваше величество, у вас есть какие-то предположения?

— Разумеется. Но это никак не связано с Каллио, так что ты можешь не беспокоиться. Предоставь мне разбираться с будущим. С самым ближайшим будущим.

Поколебавшись, я набрался смелости и сказал:

— Мой господин, позвольте еще вопрос... Лицо императора окаменело.

— Полагаю, тебя интересует цена, о которой упоминал каллианский прорицатель?

— Да, ваше величество.

— Нет, ответа не будет. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Дамастес, ты хороший солдат и отличный друг. Второе определяется тем, что ты никогда не выходишь за рамки первого. К тому же этот книжный червь все равно не знает, как себя вести, чем расплачиваться в реальном мире.

Резко встав с кресла, император вышел из комнаты.

Возможно, мне следовало проявить настойчивость — если не в этот раз, то в другой. Нумантия была родиной не только Тенедоса, но и моей тоже. Как командующему армией мне нужно было знать ответы на такие вопросы. Но вместо этого, смутившись, я постарался не думать о зловещих словах Хами.

В тот момент боги отвернулись от меня: и Ирису-Хранитель, и Паноан, бог-покровитель Никеи, и Танис, бог-хранитель моего рода, и Вахан, божество в виде обезьянки, мой личный бог мудрости, — все повернулись ко мне спиной.

Осталась только Сайонджи, и сейчас, оглядываясь назад, я вижу ее злорадные ужимки: она предвкушала грядущий ужас.

Я отправился по деревням с одним из отрядов «выездного правосудия». Мне очень понравилось, как вел дела молодой легат, хотя он поначалу немного нервничал, стесняясь такого высокопоставленного наблюдателя.

Путь назад в Полиситтарию был неблизкий. Вдыхая жаркий пыльный воздух, я мечтал о горячей ванне, трех фунтах бифштекса с кровью и шести часах сна. На ванну и мясо я еще мог рассчитывать, но скопившиеся бумаги, требующие моего скорейшего рассмотрения, должны были задержать меня в кабинете минимум до полуночи, поэтому я был в отвратительном настроении.

В замке меня ждали два сюрприза. Первым был ландграф Амбойна, вальяжно развалившийся в кресле у меня в приемной с кубком вина и любезно болтающий с моей женой; вторым же была громадная картина, прислоненная к стене. При моем появлении Амбойна встал и поклонился. Маран же торопливо чмокнула меня в губы.

— Господин ландграф принес нам подарок, — сказала она, — и оказал любезность, скрасив мое одиночество. — Обернувшись, Маран указала на полотно. — Разве это не прекрасно?

По-моему, «прекрасно» было не самым удачным словом. Несомненно, картина внушала благоговейный ужас. Огромный холст размером десять на восемь футов был заключен в массивную деревянную раму, украшенную затейливой резьбой. Наверное, мне нужно было радоваться тому, что теперь, благодаря Провидцу Тенедосу и своей супруге, я стал весьма состоятельным человеком, владельцем нескольких дворцов с достаточно просторными комнатами — и прочными стенами, чтобы там можно было повесить этот шедевр живописи.

На переднем плане бурлило человеческое море: тщательно прорисованные сценки изображали жизнь подданных Нумантии, от простых крестьян до высокопоставленных вельмож, от джунглей на западе до гористых пустынь на востоке. За всем этим вращалось Колесо — неумолимое, вечное. С одной стороны от него находился Ирису, оценивающий поступки людей; с другой стороны Сайонджи проводила пальцами с длинными когтями по земле, собирая для Колеса свежую жатву смерти — и возрождения.