Кристофер Банч - Король-Демон

Ферма оказалась более опрятной, чем все то, что мы видели до сих пор, хотя по нумантийским стандартам она была очень маленькая. Над воротами был нарисован желтой краской любопытный знак в виде перевернутой изгибом вверх подковы. На концах подковы были утолщения, словно завязанные на веревке узлы.

— Что это такое? — как можно более невинным тоном спросил я.

Крестьянин пристально посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнула угроза, что было странно для простолюдина.

— Это старинный знак, приносящий нашей семье удачу и хорошую погоду, — пробормотал он. — И больше ничего.

Но этот рисунок был очень похож на шелковый шнурок, которым душат свои жертвы Товиети.

— Позволь задать один вопрос, — равнодушным голосом продолжал я. — Тебе что-нибудь говорит этот символ? Представь, что он нарисован красной краской.

Я быстро начертил острием меча на земле круг, из которого исходили извивающиеся линии, — зловещую эмблему Товиети, смертоносных змей, выползающих из лужи крови погибших мучеников культа.

— Нет, — быстро ответил крестьянин. — Ничего не говорит.

Однако при этом он старался не смотреть мне в глаза. Значит, в Майсире тоже были Товиети.

Здание зияло пустыми глазницами окон, подставляя серому небу разрушенную крышу. Каменные стены до сих пор хранили следы пожара. Конечно, можно было считать, что здесь просто произошел несчастный случай, но за час до этого мы проехали через то, что когда-то было деревней, а сейчас лежало в развалинах. Я спросил шамба Филарета, не знает ли он, что здесь случилось, и он кивнул утвердительно. Мне пришлось буквально вытягивать из него каждое слово, и в конце концов Филарет рассказал, что здесь крестьяне восстали против своих господ.

Вспомнив Ирригон — страшный пожар, смерть Амиэль, — я поежился.

— Почему это произошло?

— Полагаю, всему виной стали обычные причины, — пожал плечами шамб. — Иногда крестьяне забывают, что их удел — постоянный труд и хлыст господина, имеющего право делать с ними все, что заблагорассудится, и сходят с ума. Это словно чума. — Филарет помолчал. — Они не думают о том, что делают, о том, что будет дальше, а только громят и убивают, словно медведь, затравленный собаками.

— Значит, эту деревню сожгла армия, подавляя бунт?

— Не армия, — мрачно ответил он. — Придворные чародеи наслали на убийц огненные ветры, предоставив Шахрийе разбираться с бунтовщиками, не щадя никого, ни женщин, ни детей. Затем эти земли провозгласили Проклятыми, запретив их обрабатывать и селиться здесь. Это навеки послужит примером, напоминающим, что каждый человек должен знать свое место, свои обязанности.

— Когда это произошло? — спросил я, уверенный, что в наши дни подобное варварство невозможно и с тех пор сменилось уже не одно поколение.

— Пять — нет, шесть лет назад.

Мы поехали дальше, через другие сожженные деревни, по безжизненной земле. Я чувствовал нависшую над нами зловещую длань богов.

Постоялый двор, от которого до Джарры оставался лишь день пути, был построен на холме, возвышавшемся над озером. Это заведение для своих загородных прогулок облюбовала майсирская знать, поэтому оно процветало. Здесь были конюшни, крытые сараи, где можно было вымыть кареты, и бараки для слуг постояльцев. Как и у многих других майсирских построек, первый этаж основного здания был каменный, отделанный деревом, а верхние этажи деревянными. Мои люди разместились на втором этаже, каждый в отдельной комнате. Капитан Ласта, как и Карьян, уже не в первый раз оказывался в подобной роскоши, но остальные радовались, словно дети на именинах.

Я очень устал, поэтому попросил, чтобы простой ужин подали нам в комнаты. Мы с Алегрией устроились в трех просторных комнатах на третьем этаже, освещаемых газовыми светильниками. Газ подавался из расположенной неподалеку расселины, что в Майсире встречалось крайне редко. Мы едва взглянули на спальни и гостиную, так как этот постоялый двор мог похвастаться неслыханным чудом, которое нам после Осви почти не доводилось встречать, — ванной. Небольшое помещение было обито тщательно обструганными досками; теплый воздух поступал через специальные трубы с первого этажа. Наконец у меня появилась возможность узнать, как заботится о чистоте тела майсирская знать.

Стены были украшены каменными химерами. Дергая за закрепленные в них цепочки, можно было наливать из кранов в ведра воду различной температуры. Человек обливался водой, намыливался, затем по меньшей мере дважды смывал с себя мыло, после чего забирался в лохань, бочку диаметром двадцать футов, распиленную пополам. Вода в этой лохани уже не осквернялась ни мылом, ни грязью, как объяснила мне Алегрия, а использовалась лишь для полного расслабления всех мышц Над лоханью также нависали головы чудовищ с цепочками. Если потянуть за цепочку, открывалась каменная пасть, извергая холодную или горячую воду.

Первой пошла мыться Алегрия, а я тем временем прилагал все силы, чтобы не заснуть. Все до одной мышцы моего тела стонали, жалуясь на тяготы путешествия, продолжавшегося уже больше полутора сезонов.

— Теперь можете заходить вы, — сказала наконец Алегрия, и я повиновался.

Девушка плавала в лохани на спине, закрыв глаза. Я был слишком уставшим, слишком измученным, поэтому меня не волновало, подсматривает она или нет. Повесив халат на крючок, я наполнил ведро водой, нашел кусок мыла и большую морскую губку и принялся оттирать с себя грязь. Мне пришлось трижды поменять воду, прежде чем я смыл дорожную пыль и моя кожа стала розовой, как у ребенка. Правда, весьма обросшего, поэтому, достав бритву и кусок полированной стали, я побрился, на удивление обойдясь без порезов.

Алегрия весело плескалась в лохани, напевая себе под нос. Ей, похоже, нисколько не хотелось спать. У меня мелькнула мысль, не утопить ли ее. Я потянулся было за халатом, но, решив, что это глупо, подошел к лохани и осторожно опустился в чуть теплую воду. Окунувшись с головой, я почувствовал, что мои волосы плавают будто водоросли. В конце концов мне пришлось вынырнуть, чтобы сделать вдох. Я вытянулся во весь рост, положив голову на край лохани.

Вода была какой-то необычной. Она пузырилась и бурлила, лаская мою кожу, но при этом не обладала зловонием, присущим воде из горячих источников. Алегрия лежала напротив, на другом конце просторной лохани, поглядывая на меня сквозь растопыренные пальцы ног.

— Дамастес, вы счастливы? — спросила она.

К своему изумлению, я поймал себя на том, что назвать себя несчастливым никак не могу. Свинцовая тоска, мой постоянный спутник с тех самых пор, как мы с Маран разошлись, осталась, но отодвинулась куда-то далеко, превратившись хоть и в тяжелое, но воспоминание.