Лайон де Камп - Отвергнутая принцесса

Роллин Хобарт оторвался от электрических схем, еле видных в сигаретном дыме, чтобы произнести:

— Войдите.

Дверь открылась, и он добавил:

— Привет, Джордж.

В воздухе повисла небольшая пауза.

— Хм... Ты разве не говорил, что придешь с другом?

Джордж Принц (молодой человек, не играющий заметной роли ни в собственном окружении, ни в нашей истории, и посему остающийся без описания) растерянно кивнул:

— Да, но он подойдет попозже. Мой бог, Ролли, ты хоть когда-нибудь проводишь вечер не за работой?

— Иногда... А что это за друг?

— Его зовут Гомон.

— Герман?

— Нет, Гомон. Г-О-М-О-Н.

— Гомон, а дальше? Какой Гомон?

— Просто Гомон. Г-О-...

— Я уже это слышал, — нетерпеливо отмахнулся Хобарт. — Что он из себя представляет?

— Он называет себя аскетом.

Роллин Хобарт нахмурился — или это только морщинка между бровей вдруг обозначилась резче? Он был вполне обычным молодым человеком: широкий в кости, с гладкими светлыми волосами, прямым носом и тонкими губами.

— Извини, Джордж, но у меня нет ни минуты свободного времени для общения с твоими эксцентричными друзьями. Вопрос стоит об экономии трех четвертей цента на каждую тонну.

— Но он совсем другой! — возразил Принц. — Подожди, ты сам увидишь. Кстати, ты еще не передумал насчет завтрашней вечеринки?

— Нет. Я же сказал — работаю.

— Господи, ты ведь и так совсем никуда не ходишь, — Принц разочарованно вздохнул. — Я и не подозревал, что работа у штрейкбрехера такая напряженная.

— Хиггинс и Хобарт НЕ штрейкбрехеры, я же тебе объяснял! — Хобарт в ярости даже вскочил со стула.

— Тем не менее...

— И не наша вина, что следователь превысил свои полномочия. Это он предложил уволить самых...

— Да, — прервал его Принц. — Но вы с Хиггинсом знали, что Карсен — бессердечный человек, когда нанимали его. Таким образом, вы тоже способствовали бунту.

— Вовсе нет. Ты же помнишь — суд, затеянный Карсеном против нас, решил, что в момент выбивания ему зубов бастующими он уже не действовал в качестве нашего агента.

— О да! Забавнее формулировки нельзя было и придумать, — рассмеялся Принц.

— Тебе, может, и смешно, зато всем остальным — нет! — обиделся Хобарт. — Компания обанкротилась, бастовавшим все равно ничего не заплатили, мы тоже не получили обещанного вознаграждения, а Карсен расстался с зубами. Я считаю, что мы — не штрейкбрехеры, раз нас официально оправдали. QED*. [1]Мы — инженеры-консультанты, и вправе ожидать, что клиенты заранее предупредят нас о проблемах с рабочими.

— Твоя проблема, Ролли, в том, что ты мыслишь только категориями черного или белого: все или так, или никак, — ответил на это Принц. — А ведь логика времен Аристотеля давно уже дополнена и расширена. Из тебя мог получиться отличный коммунист, если бы только тебе не повезло родиться законченным консерватором.

Хобарт окончательно отказался от попыток сконцентрироваться на своих расчетах и набросился на друга:

— Это ты, приятель, делишь все на белое и черное. Меня случайно обвинили в штрейкбрехерстве — и я уже заклеймен как ненавистник бедных трудяг! А если я уверен в том, что постоянная несбалансированность бюджета не сулит ничего хорошего ни отдельным гражданам, ни правительству в целом — ты считаешь меня ограниченным реакционером! Ты и тебе подобные люди — между прочим, весьма поверхностно знакомые с социальными теориями, — уверены, что стоит принять кучу замечательных законов, и мир сразу же им подчинится...

— Я только хотел сказать... — попытался возразить Принц. Однако остановить Хобарта уже было невозможно.

— И ты совершенно не прав насчет аристотелевой логики, — продолжил тот с раздражением. — Ее не расширили, а признали особым случаем логики более высокого порядка. Так же, как в свое время геометрию на плоскости — частным случаем пространственной геометрии. И это вовсе не свидетельствует о ее бесполезности, а всего лишь ограничивает применение. Мы с трудом можем представить себе мир, живущий только по законам двузначной логики. Там, например, все должно быть окрашено в красный цвет, и ничто не может быть розовым или бордовым...

— Говоря об этом, мой друг...

— Я еще не закончил, Джордж. Между прочим, уже Платон обратил внимание на концепции бесконечности и множественности причин, упущенные в работах Аристотеля. Если бы он не так увлекался туманным идеалистическим мистицизмом... Кстати, так что там твой друг?

Джорджу Принцу, ошеломленному этим необычным переходом, понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Ну, в общем, это трудно объяснить, — наконец смог сказать он. — Я еще не слишком хорошо его знаю и иногда даже сомневаюсь в реальности его существования. Но если ты увидишь его, то сразу осознаешь...

— Понятно, — Хобарт еще больше помрачнел. — Однако что значит — «увидишь»? Ты случайно не переборщил с горячим ромом?

— И да, и нет. Понимаешь, сам-то я вижу его — но существует ли то, о чем говорят мне мои глаза, или я принимаю иллюзию за действительность?

— Тут все просто, — не дожидаясь продолжения, сказал Хобарт. — Твой друг либо есть, либо его нет...

— Вот ты и попался! — победно вскричал Принц. — Либо — либо! Я всегда знал, что ты... Э-э-э, кто там? Войдите!

Они с интересом наблюдали, как открывается дверь, пока в комнате не появился изможденный старик с взъерошенными седыми волосами. Его одежду составляло старое пальто — как догадался Хобарт, некогда принадлежавшее Принцу. Полы пальто не до конца скрывали тощие волосатые ноги незнакомца. В руках он держал деревянный прямоугольный предмет, похожий на чемодан с застежками и крючками.

— Это... это и есть твой друг... господин Гомон? — потрясенно произнес Хобарт.

— О да, в настоящий момент меня зовут Гомоном! — провозгласил старик неожиданно громким голосом. — Но, пожалуйста, не употребляй применительно ко мне слово «господин». Мне сказали, что оно произошло от слова «Господь», а это совершенно противоречит принципам скромности и смирения. Я же вовсе не желаю иметь превосходство перед любым из ныне живущих существ.

— Ладно, — с неожиданной легкостью согласился Роллин Хобарт. — А зачем, Джордж...

— Гомон все сам объяснит тебе, Ролли, — прервал его Принц.

— Можно мне прилечь? — мило улыбнувшись, спросил «аскет».

— Да-да, конечно!

Старец отстегнул застежки у принесенного предмета и развернул его, превратив «чемодан» в раскладушку, утыканную то ли гвоздями, то ли шипами. При соприкосновении с полом ложе издало характерный деревянный звук. Затем пришелец снял пальто — под ним обнаружилась полотняная повязка, охватывающая бедра наподобие полотенца — и с довольным вздохом улегся на свое ложе.