Дэвид Дрейк - Удар судьбы

Потом гримаса перешла в хватание ртом воздуха. Лошадь ударила его в живот. Капитан не мог понять, откуда появилась лошадь.

Он стоял на коленях. Он не понимал, как оказался в таком положении. И увидел, но не понял, как меч оказался в руке кушана.

Меч шевельнулся. Зрение капитана затуманилось на мгновение, словно его крутило и мотало в бочке. Он слышал приглушенные и неясные звуки, как будто крики и вопли, идущие через слой шерсти.

Когда зрение капитана сфокусировалось, его щека прижималась к камню. В нескольких футах от него кровь вытекала из шеи обезглавленного трупа. Звук был тихим, ритмичным. Всплеск. Всплеск.

У него было время до того, как все погрузилось во тьму, понять, что он смотрел на собственное тело.

— Я вначале подумал, что ты действовал слишком быстро, — сказал Велисарий. Он закончил стирать кровь с меча и бросил тряпку в угол комнаты. Потрепанный кусок материи, оторванный от туники солдата малва, приземлился с хлюпающим звуком на большую гору себе подобных. Из-под мрачной горы тряпок по каменному полу медленно растекалась лужа крови, отражая свет с ламп на стенах. Это был большой пол. Помещение когда-то служило залом для приемов наместника в Харке, до того, как малва превратили его в свой штаб. Но даже этот пол теперь был наполовину запятнан. Кровь, натекающая с груды тел в одном углу, практически соединилась с лужей, натекшей с тряпок. Васудева пожал плечами.

— Я планировал подождать, пока все не войдут в ворота. Но всегда оставалась опасность, что кто-то заметит странность, и кроме того…

Он снова пожал плечами. Кутзес, сидевший за ближайшим столом, закинув на него ноги, весело рассмеялся.

— Признай это, степной маньяк! — Молодой сирийский военачальник поднял кубок и поприветствовал им кушана. — Ты просто не мог устоять! Как волк, у которого в зубах ягненок, пытается противостоять искушению.

Кутзес осушил кубок одним глотком. Затем скорчил гримасу.

— Боже, терпеть не могу простую воду.

Но Кутзес даже не взглянул на амфоры, выставленные в ряд на полке на ближайшей стене. Велисарий в предыдущий день отдал самые драконовские приказы относительно потребления алкоголя. Полководец раньше видел, что случается с армией, штурмующей город, если солдаты вдруг начинают пить. В такое время итак тяжело контролировать войска, как и управлять ими, даже если они абсолютно трезвы. Важно — обязательно! — чтобы Харк оставался неповрежденным, пока римская армия не будет готова уйти. Пьяные солдаты, не считая многочисленных других преступлений, неизбежно что-то поджигают. Если позволить огню распространиться в Харке с его большим арсеналом пороха, результатом определенно станет разрушение.

Велисарий вставил меч назад в ножны.

— Я не критиковал, — мягко сказал он. — После того как я понял, с противником какого калибра ты столкнулся, я только удивился, что ты так долго ждал.

В дверь вошел Бузес. Его меч все еще оставался в руке, но лезвие было чистым. Несколько струек указывало, что меч использовался, но определенно не последние несколько минут.

Брат Кутзеса яростно хмурился.

— Где они нашли этот мусор? — спросил он. — Неужели они собрали всех сутенеров в Индии и расквартировали их здесь?

Он казался искренне опечаленным.

Прислонившийся к ближайшей стене Маврикий усмехнулся.

— А чего ты ожидал, парень? — он мотнул головой на север. — Все солдаты, достойные называться солдатами, маршируют вдоль Евфрата, готовые сражаться с Хусрау. Малва, вероятно, решили, что в месте, укрепленном, как это, в гарнизоне можно оставить любого, кто способен ходить.

— Некоторые из них даже ходить не могли! — рявкнул Бузес. — Половина гарнизона уже была пьяна до того, как мы начали атаку. А солнце еще даже не зашло! — Он нахмурился так, что его лицо стало напоминать звериный оскал. — Теперь они определенно не станут ходить. Никогда.

— Мне бы хотелось получить как можно больше пленников, Бузес, — сказал Велисарий. Как и раньше, говорил он спокойным тоном.

«Да, — согласился Эйд. — Чем больше солдат мы сможем выгнать за ворота, тем больше ртов придется кормить Линку. Когда их нечем будет кормить».

Бузес покраснел от подразумеваемого укора.

— Я пытался, полководец, — он быстро просяще посмотрел на других военачальников в зале. — Мы все пытались. Но…

Маврикий отлепился от стены резким движением и сделал два шага вперед. Бузес вздохнул с облегчением.

— Забудь это, полководец, — резко сказал Маврикий. — Если к завтрашнему утру для отправки в пустыню найдется пятьсот представителей этого сброда, я сильно удивлюсь. Этой ночью пощады для малва не будет. Не после того, как люди обнаружили камеры пыток и бордели. Все жрецы Махаведы и махамимамсы, которые умерли от меча, могут считать себя счастливыми. Люди тащат большинство из них в камеры пыток, чтобы дать им испытать на себе их собственные удовольствия. — Вместе со всеми солдатами, которых они поймали поблизости от борделей, — проворчал Кутзес. — Боже!

Велисарий не стал спорить по этому вопросу. Он сам видел один из борделей.

Римские солдаты, если мягко выразиться, не были самыми нежными людьми в мире. И слово «галантность» никто в здравом уме не стал бы с ними ассоциировать. Любой римский ветеран — а теперь они все стали ветеранами — проводил время в работающих для солдат борделях, заглядывая в дешевые публичные дома за несколькими минутами удовольствия.

Но сцена в там борделе была видением из кошмарного сна.

Кошмарного сна, от которого бы проснулся и Сатана, дрожащий и потрясенный. Длинные ряды женщин — вероятно девушек, хотя определить их возраст не представлялось возможным — лежали там, прикованные цепями и распростертые на тонких настилах.

Временами, судя по остаткам влаги, их поливали водой из ведра, чтобы немного отмыть. Все женщины были больны, у большинства появились пролежни, многие умирали, некоторые уже отправились на тот свет.

Нет, римские солдаты не были теми, кого в более поздние времена назовут «рыцарями без страха и упрека». Но у них имелась собственная твердая концепция мужественности, и это не была концепция сутенеров и садистов. Все женщины в борделях оказались или персиянками, или арабками, как и женщины, с которыми эти солдаты имели дело с тех пор, как начали кампанию в Персии. Многие римские солдаты женились на их родственницах. Среди персов после начала завоевания малва название Харк стало синонимично жестокости и зверствам. Их римские союзники — и часто друзья, как и мужья — впитали эту идею за прошедшие полтора года. Теперь, увидев правду собственными глазами, они отомстят за Персию.

«И, кроме того, они провели последние шесть месяцев, сражаясь против раджпутов, — задумчиво сказал Эйд. — Невозможно не перенять у них хоть сколько-то рыцарства, даже самому грубому драчуну, которого взяли в армию с ипподрома в Константинополе».