Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва

— Сие болтушка, из нее кисель варят, — словно малым детям, пояснял гостям тысяцкий. — В сем колодце дала нам Земля-Матушка источник ее.

Ал-Чечек подошла с большой корчагой, и волхв перелил в нее болтушку из ведра. После этого все перешли ко второму колодцу, и там все повторилось, корчага второй девушки наполнилась медовым напитком. Тоньюкук посмотрел на белые руки Кумыш-Чечек, с усилием державшие тяжелую корчагу, и заметил, что на одной из них блестит гладкий серебряный браслет. Точно такой же вдруг появился вчера на запястье его брата Тимергена, но даже брату не захотел сказать отчего.

— Теперь угостим вас, гости дорогие, — говорил тысяцкий, добродушный и гостеприимный. Должно быть, боги позволили ему принять в гостях чужаков, а печенеги все оглядывались, ожидая еще каких-то чудес.

На двор принесли дубовые лавки, поставили перед воротами и пригласили печенегов сесть. Тем временем к огню на жертвеннике поставили большой горшок и женщина в красной плахте и с блестящим на груди ожерельем из монет принялась варить в нем кисель из той болтушки, которую достали из колодца. Обе девушки помогали ей, волхв наблюдал за работой, вполголоса приговаривая заклятья. Печенеги смотрели в растерянности. Весь этот шум, многолюдство, пышность святилища, еда из колодцев так поражали и удивляли их, что они даже не разговаривали друг с другом, а только смотрели и дивились, крепко держась за свои бронзовые амулеты. Один Тоньюкук сохранял самообладание, и то потому, что здесь была Ал-Чечек, занимавшая его гораздо больше любых чудес.

Наконец кисель был готов, и горшок поднесли к гостям. Им дали новые деревянные ложки, но степняки с сомнением глядели на чудесным образом добытое угощение, не решаясь к нему прикоснуться.

— Не робейте, угощайтесь! — радушно приглашал тысяцкий. Сам он тоже взял ложку и первым подошел к горшку, за ним и его люди стали есть, вовсю расхваливая кисель. Глядя на них, и печенеги потянули ложки к угощению. Это и правда был кисель, самый настоящий, хоть и добытый из-под земли.

Когда с киселем было покончено, волхв налил в братину меда, и тысяцкий первым взял ее в руки.

— За то выпьем чашу сию, чтоб не было между нами раздора, — сказал он Тоньюкуку. — Чтоб владел всякий своей землей и с нее кормился.

Печенеги умели ценить русский мед, а этот превосходил всякий, какой им только доводилось пробовать. Только сам русский князь, должно быть, пьет такой замечательный мед, а здесь подземное божество дает его всем!

Гости дивились, едва веря самим себе. Побаиваясь в душе чужеземного колдовства, Тоньюкук все же подошел к ближнему колодцу и заглянул в него. Перед ним был словно огромный черный глаз божества земли, он кружил голову и затягивал, мороз пробегал по коже, хотелось и отпрянуть назад и броситься в эту черную пасть. Держась за раскрашенный край сруба, Тоньюкук собрал всю свою выдержку и вглядывался вниз, чувствуя, что оттуда на него смотрят бесчисленные духи умерших предков тех славян, которые заполняли этот двор. Но колодец был слишком глубок, и даже зоркие глаза степняка едва различили на далеком темном дне смутно белеющее пятно.

Тоньюкук отошел от колодца; солнечный свет после тьмы подземелья ослепил его, ноги сами подкосились, и ему пришлось снова ухватиться за край сруба. Эта земля не хотела держать его, он был здесь чужим и слабым.

— Нам никто не поверит, — резко сказал Тоньюкук тысяцкому, отчаянно злясь на свою слабость. — Я назвал бы лжецом всякого, кто сказал бы мне, что мед и кисель достают из земли.

— А мы вам с собой дадим, — ответил тысяцкий, не смутившись и не сердясь на его резкость, и от его снисходительности Тоньюкук острее почувствовал свое унижение. — Эй, налейте им в корчаги, пусть княжич батюшку и прочих сродников угостит.

Девушки побежали в дом за новыми корчагами. Тоньюкук проводил глазами Ал-Чечек и вспомнил, что ее обещали отдать ему, вспомнил свои надежды увидеть ее в своем шатре. Если кто-то из горожан уговаривал его увести орду от города, значит, не всех могут спасти волшебные колодцы. Неужели те люди, что приходили к нему, не знали о них?

Новая мысль отрезвила и насторожила Тоньюкука, он даже дернул ноздрями, словно конь, почуявший в темноте волка. Он обвел взглядом лица русов во дворе, словно хотел отыскать приходившего к нему купца. Но все лица были ему незнакомы, все смотрели на него свысока, с торжеством и презрением, как ему казалось. «Никогда тебе не одолеть нас! — говорили эти серые и голубые глаза, твердые, гордые и насмешливые. — Сила наших богов бесконечна, она шириной со степь и высотой до неба, и не вашей жалкой орде хозяйничать на земле наших предков».

И вдруг Тоньюкук вздрогнул, словно от удара плетью, и щеки его побледнели сильнее: среди белгородцев он увидел своего противника по поединку. Живой и здоровый, в белой рубахе и красном плаще с серебряной запоной на плече, с двумя серебряными гривнами на груди, он стоял среди гридей, положив руку на позолоченную рукоять меча, помнящего вкус его, Тоньюкука, крови. Тоньюкук невольно шагнул вперед, не веря глазам. Явор поймал его взгляд и кивнул, приветствуя бывшего противника. Он был весел и бодр, словно конь и не уносил его в ворота города замертво. Красный шрам на его лице напоминал о поединке, подтверждал, что это не обман, не ошибка, не досадный сон. Значит, купец солгал, что Явор погиб от руки Тоньюкука! Так было ли хоть слово правды во всех его речах?

Тоньюкук приблизился к Явору и протянул руку, словно хотел к нему прикоснуться.

— Ты жив! — сказал печенежский княжич, глядя в лицо Явору блестящими глазами и с досадой убеждаясь, что противник оказался выше его ростом. Этот удар был сильнее всех прочих, и Тоньюкук больно закусил губу, уже не в силах сохранять невозмутимость. Земля и небо встали против него, удары сыпались градом.

Явор не понял его слов, но догадался, о чем его спрашивают. Улыбнувшись, он крепко пожал руку печенегу, и тепло и сила его руки убедили наконец Тоныокука, что его противник жив и здоров на самом деле.

— Но как ты выжил? — с досадой спросил Тоньюкук. Подоспевший Галченя перевел ему ответ Явора.

— Вылечил меня Обережа! — Явор показал глазами на волхва и поклонился ему издалека. — Он — мудрость и сила земли нашей, он всем нам первая подмога и защита. Он не одного меня, а весь город от напастей бережет.

Ничего больше не сказав, Тоньюкук пошел со двора, печенеги с двумя корчагами поспешили за ним. Тоньюкук был раздосадован и зол и отчаянно хлестал себя плетью по сапогам на ходу. До бешенства его довело все, что он увидел здесь, — вовсе не то он ожидал увидеть и услышать. Живой город, и не думающий сдаваться, и живой его противник по поединку, и девушка, которая никогда не достанется ему. Неужели напрасно вся орда томилась здесь столько долгих дней, мучила бездействием людей и животных в опасной близости от русских городов, князей и ратей, а теперь ей придется уйти с пустыми руками! Сердце Тоньюкука не могло смириться с поражением, и он не понимал, кем же он побежден. Неужели тем древним стариком, который кормит весь город киселем из-под земли?