Елизавета Дворецкая - Золотой сокол

— Был когда-то у полотеского князя такой, Стремиша Слепой его звали, хоть он был зрячий, — с недоумением дополнил Зимобор. — Ты про него, что ли? Я сам его там видел давным-давно. Точно, рыжий был. Но ты-то где могла его видеть? Или ты была в Полотеске?

— Может, с полюдьем приходил, — вставила Елага, с беспокойством глядя на Дивину. — Может, из княжьих людей кто рассказывал, еще пока ты маленькая была, а дети малые и сами не знают, то ли видели, то ли им рассказали, а они помнят, будто сами видели. Бывает так.

Она держалась спокойно, но Зимобору почему-то подумалось, что зелейницу беспокоит этот разговор.

— Так расскажите, наконец, что это за волхиды такие! — воскликнул Доморад.

Волхидами называли чародеев и колдунов, которые сторонились людей, отличались злобным нравом, знались с нечистью и были опасны. Лет сто назад неподалеку от Радегоща поселилась одна такая, пришедшая неведомо откуда. И с ее появлением в городе начались беды: недобрая и жадная волхида ворожбой отнимала молоко у коров, уводила скотину, портила посевы. У нее была большая семья — как говорили, семь сыновей и семь дочерей, и все такие же чародеи-волхиды. Говорили, что мужа у старухи никогда не было и что всех детей она родила от Огненного Змея, который летал к ней по ночам. Еще говорили, что ее сыновья взяли в жены дочерей и что от них скоро расплодится столько злыдней, что заполонят собой всю землю. Не раз жители Радегоща и окрестных родовых поселков пытались извести семейство старой волхиды, но никто не мог найти ее дома: волхида так ловко отводила людям глаза, что жители Утицы однажды брали приступом тын Гатища, а низодольские мужики в другой раз подожгли Русавку — в полной уверенности, что бьют и жгут Волхидку со всеми ее обитателями. Жаловались и самому князю. Князь Честослав хотел, было пойти на Волхидку — но пала с неба молния и погубила его вместе с дружиной. Говорили, что и молнию ту вызвала старая волхида, после того уже никто не смел с ней воевать. Окрестности пустели, жители разбегались, целые роды снимались с места, бросали насиженные места и уходили в лес, куда глаза глядят.

Но всему есть свой срок, пришло время и волхиде помереть. Как рассказывали, старуха мучилась трое суток, не в силах расстаться с душой, пока сыновья не разобрали крышу. И тут пал с неба Огненный Змей, схватил старуху в когти и понес прочь. Рассказывали, что кричала она, как тысяча диких зверей, хваталась руками за крыши и те крыши сразу загорались жарким пламенем. И вдруг дрогнула земля, и вся Волхидка провалилось вместе со старухиными сыновьями, дочерями и внуками. Теперь там озеро, называемое Волхидиным, а вокруг болото, и никто туда не ходит. С тех пор жить в округе стало гораздо легче. Но три раза в год — на солнцеворот, на Медвежий день и на Купалу — волхиды невидимо выходят из болота и являются к людскому жилью: крадут молоко у коров, сушат источники, портят посевы. Иной раз уводят людей, хотя все отцы и матери только и знают в эти дни, что стеречь детей.

— Болото это такое дурное, что ни за каким делом туда не ходят, — говорила Дивина. — Вот прошлой осенью с голоду пошли, было туда клюквы поискать... Да кто пошел, ни один не вернулся. А болото растет. Что гать в Новогостье зарастает — тоже их работа. Хорошо еще, ты дорогу пошел искать и на нас вышел. Останься вы на болоте ночевать — еще неизвестно, дождался бы утра хоть кто-нибудь.

— А еще есть слух, что те, кто у нас той зимой умер, все к волхидам в болото ушли и теперь с ними поселились, — добавила зелейница. — Той зимой нечисть вся в великой силе была. Людям плохо — нечистым хорошо. Мы голодали — они, проклятые, нашим горем питались. Заклинали мы их, пытались им путь на белый свет затворить — как ни бьемся, а они щелочку находят. Вот теперь и опять... Купала скоро... Вот, полынью, чертополохом запасаемся. Всю ночь будем костры жечь, скотину оберегать.

— А я еще сейчас подумала: не сглазили ли они Горденю? — заметила Дивина. — С чего бы он вдруг в такое буйство впал? Вот такое у нас место нехорошее.

— Однако же живете? — спросил Доморад.

— Живем.

— Отчего же не уходите, не поищете себе местечко получше? Земля большая!

— Наше это место, отец, родное, — подавляя вздох, отозвалась Елага. — Дед Утеша, с Выдреницкой улицы, рассказывал: шел он как-то, еще молодой был, через болото, смотрит, болотник сидит — зеленый, мохнатый, тиной оброс. Дед его спрашивает: «Чего ты, нечистик, все на болоте живешь?» А тот отвечает: «Привык!» Так и мы — привыкли, вот и живем. Богами нам это место дано, другого не будет. Как сумеем, так живем. И ведь хорошее у нас место! Пока волхида, старая змеиха, к нам не заявилась, лучше житья и не надо! Лес дичью богат, зверями разными, грибами-ягодами, в реке рыбы — ловить не переловить. Урожаи какие были! Как нигде — ведь сам Ярила над нами стоял. Торговые гости ездили, за меха и мед всякие товары давали. Помогут боги, выведем волхид — и опять заживем.

— А можно их вывести?

— Все можно. Нет ничего такого, что было бы нельзя. Вот только пока не знаю как. Поближе к Купале пойду на Дивью гору, там, может, подскажут.

До вечера в избу к зелейнице еще не раз заходили люди — женщины, мужчины, девушки — подруги Дивины. Чуть погодя явился Зорко — проведать отца. Тоже чистый после бани, с расчесанными светлыми кудрями, в нарядной розовой рубахе с зеленым воротом, с плетеным поясом, он выглядел как настоящий купец, и женщины, даже те, что были старше, в разговоре почтительно именовали его батюшкой. Всем было любопытно, как идет жизнь в других землях: как люди пережили зиму, чего ждут от будущего, не было ли каких знамений, что говорят волхвы, что думает делать князь.

С Зорко пришел и кое-кто из дружины. Таилич, острым глазом живо оценивший, что Ледич пристроился возле самой красивой девушки в городе, тут же предложил остаться «присматривать за хозяином» вместо него, но Зимобор только усмехнулся: дескать, нашел дурака! Таилич значительно двинул бровями и подсел вместе с Костоломом к Дивининым подругам. Девушки, давно не видевшие чужих, смущались и хихикали, но исправно хлопали по рукам, лезущим куда не надо.

Радегощцы обсуждали сегодняшний кулачный бой, толковали о Гордене, судили, кто же разорвал ему рубаху, — никто из бойцов не помнил, чтобы он это сделал. Приходил и сам Горденя, клялся, что и думать не стал бы про рубаху, не толкни его под руку какой-то «леший».

— В глазах темно было, в голове пусто, как в бочке, — сам не знаю, что со мной сделалось, а теперь ничего не помню! — так он объяснял свое тогдашнее состояние и беспомощно разводил руками.

Девушки смеялись, женщины качали головами, а Дивина не смеялась и не бранила Горденю. У нее не выходил из ума сегодняшний случай с ножом, после которого внезапное буйство Гордени приобрело новый смысл. Об этом они никому не рассказали, чтобы не множить страхов, но каждому приходящему вручали заговоренный стебель дедовника или полыни с наказом воткнуть над дверью в избу.