Пола Вольски - Великий Эллипс

Она, не мигая и почти не дыша, в течение секунд тридцати наблюдала за полетом планера, пока тот не исчез в тумане. Она напрягала зрение, но уже ничего не могла разглядеть. Каслер улетел, и чувство тревожной печали нахлынуло на нее. Она вдруг осознала, что это один из немногих случаев, когда они расставались с Каслером после того, как он вытащил завязшего в грязи человека Покоя там, в Авескии. В тот день они добрались в ее паланкине до Джахула и с этого момента двигались вперед почти вместе. Они не стремились к этому, напомнила она себе. Просто так складывалось.

В отличие от Гирайза в'Ализанте они не успели вовремя на крошечную станцию, чтобы сесть на поезд — единственный, проходивший в тот день. В Джахуле не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего гостиницу, так что они спали по очереди на жесткой деревянной лавке в зале ожидания. На следующий день, добравшись до насквозь промокшей ЗуЛайсы, они сняли два отдельных номера в одной и той же гостинице, расположенной в цивилизованной части города, называемой Малый Ширин. Одним и тем же поездом с центрального вокзала они отправились в порт Рифзир, на одном и том же пароме переправились через пролив Айсу, рядом, голова в голову, меняя арбу на каноэ, двигались они на северо-запад, через Мекзаские Эмираты, один и тот же проводник вел их через заросшие травой земли О'Файских племен.

И все это время они не могли догнать Гирайза, их разделяло расстояние в двадцать четыре часа пути, но это расстояние не увеличивалось и не уменьшалось. И они не возвращались к тому моменту опасной близости, которую допустили под луной Ксо-Ксо. Лизелл часто вспоминала его. Она бы позволила Каслеру поцеловать ее той ночью, и он хотел этого, она была уверена, но не решился воспользоваться ее секундной слабостью. Ее ошибка сама собой не повторялась, она теперь была вполне готова дать отпор неблагопристойным наступлениям с железной недоступностью, которую бы наверняка всем сердцем одобрил Его честь. Но на ее честь никто не посягал. Каслер Сторнзоф не пытался ее поцеловать, он даже не пытался взять ее за руку.

Вначале она думала, что он руководствуется высокими моральными принципами, и восхищалась его силой, которая удерживала его в рамках этих принципов. Но потом сомнения стали донимать ее. А что, если ей это все показалось в призрачном лунном свете? А что, если его удерживают не принципы, а предпочтения? Вдруг ему показалось, что ее пухлые красные губы просто слишком вульгарны? Чушь, той ночью он совершенно ясно объяснился. Но, может быть, он просто пытался пощадить ее чувства?

Сомнения настойчиво лезли в голову и утомляли. Часто, когда он смотрел на нее, сомнения рассеивались, но ненадолго. Она начала мучиться вопросом, а сможет ли она, если постарается, заставить его поцеловать себя. Конечно же, она ему не позволит, она не уронит себя так низко. Ей просто нужно еще раз убедиться. Но не за счет Каслера Сторнзофа. Это было бы нечестно и даже непорядочно — играть его чувствами, поэтому она бы, наверное, позволила ему себя поцеловать. Наверное, это действительно было бы правильно…

Но она так и не нашла удобного случая для своего эксперимента: на землях О'Файских племен проводник был все время рядом, и днем и ночью, а она не выносила публики. Когда же они пересекли границу и оказались на территории Имменского Древата, ситуация вконец испортилась, поскольку Древат свирепо стоял за чистоту якторской морали, там женщину, обвиненную в нескромности — а нескромность имела очень широкую интерпретацию, — могли, раздев, публично выпороть. И поэтому все то время, что они двигались на север, углубляясь в холодный климат и гористую местность, она не позволяла себе никакого флирта.

Но сейчас они пересекали границу Имменского Древата, устремляясь в еще более холодный и суровый, но с более мягкими нравами Разауль, где Преподобный Яктор не имел особого влияния. Река Вежневка являлась границей между двумя странами, а новомодный ущельный планер, переносивший их с одного берега на другой, избавлял от двухдневного путешествия к ближайшей переправе, находившейся у подножия скал. Планер давал огромные преимущества, если не принимать во внимание возможность разбиться.

Сам полет, как ей сказали, продолжается около десяти минут, в зависимости от капризов ветра. Десять минут туда, десять минут обратно, плюс несколько минут на подготовку планера к запуску, — таким образом, хрупкая конструкция должна появиться из тумана максимум через полчаса, допуская, что все пройдет хорошо, а это немаловажное допущение.

Лизелл не спускала глаз с неба. Планера не было видно, а полчаса уже явно прошло. Она посмотрела на помощников пилота, которые, намотав на лебедку канат, чтобы заново согнуть рога огромного арбалета, бродили вокруг без дела, попыхивая своими деревянными трубками с широкими чашечками. В их поведении не ощущалось признаков тревоги, значит, все шло как надо. Но она все же не могла избавиться от картины, стоящей перед ее внутренним взором: крошечный планер теряет высоту и падает вниз, чтобы вдребезги разбиться о скалы.

Она содрогнулась от холода, несмотря на тяжелую, пахнущую плесенью парку и меховые перчатки, которые она выменяла у туземцев О'Файских племен за свой складной нож и коробок спичек. Она страшно не хотела расставаться с ножом и спичками, но еще больше ей не хотелось оставаться без теплой одежды — на этой высоте воздух был чистый, но всегда холодный, даже в преддверии долгожданной весны.

А в Вонаре сейчас весенняя свежесть сменилась томностью раннего лета. Но здесь, на северном хребте гор, которые в Имменском Древате называют Гал Новиз, а в Разауле — Брюжои, зима не собирается отступать. Зубчатые вершины покрыты льдом, и никакого намека на перемены.

Изо рта шел пар, она терла руки, притопывала ногами, обнимала себя за плечи, чтобы согреться. Имменцы, с завистью заметила она, разгуливали без перчаток, в длинных распахнутых безрукавках поверх свитеров домашней вязки, по-видимому, считая погоду весьма приятной. Казалось, они чувствовали себя комфортно, она слышала, как они смеялись над какой-то непонятной ей шуткой. Вначале она подумала, не над тем ли, как она мерзнет, но тут же отказалась от такого предположения. Они не могут над ней смеяться, потому что даже не замечают ее существования. Для них она — предмет багажа грейслендского главнокомандующего. Хотя такое отношение и унизительно, зато очень выгодно. Путешествуй она самостоятельно по Иммену — без вуали и сопровождения, — местные жители приняли бы ее за проститутку, за игрушку — удобную мишень для оскорблений, унижений и еще чего-нибудь похуже. Но собственность иностранного офицера — это совсем другое дело, и никто не осмеливался ей даже грубое слово сказать. Она и думать не хотела, что было бы с ней в Иммене, если бы Каслера Сторнзофа не было рядом.