Дэвид Геммел - Царь Каменных Врат

— Объясни, — проговорила Райван.

— Я думаю, вы меня и без того поняли, — холодно ответил Тенака. — Единственный народ, где хватит воинов, чтобы свалить Цеску, — это надиры. И если мне повезет, я наберу свою армию.

— И приведешь этих свирепых дикарей в Дренай? Да они хуже полулюдов Цески! — воскликнула, вскочив на ноги. Райван. — Ну нет — только через мой труп войдут эти варвары в Скодию.

Мужчины в знак согласия застучали по столу кулаками. Тенака встал и поднял руки, призывая к молчанию.

— Я понимаю чувства всех присутствующих. Я вырос с надирами и знаю их обычаи. Однако младенцев они не едят и с демонами не совокупляются. Они обыкновенные люди — но люди, которые живут войной. И знают, что такое честь Я не собираюсь защищать их — я просто хочу дать вам шанс пережить это лето. Вы думаете, что одержали большую победу? Это даже не бой был — так, переделка. Когда придет лето, Цеска бросит против вас пятьдесят тысяч человек. Чем вы ему ответите? И если вас побьют, что станет с вашими семьями? Цеска обратит Скодию в пустыню — там, где стояли деревья, будут виселицы, и мертвые тела усеют землю.

Я не могу обещать, что соберу среди надиров войско. Для них я полукровка, испорченный круглоглазыми, — стало быть, не человек. В этом они ничем не отличаются от вас. Надирских детей воспитывают на рассказах о ваших зверствах, и наши легенды повествуют о совершенных вами избиениях невинных жертв.

Я не спрашиваю вашего позволения на то, что задумал. По правде говоря, мне на него наплевать! Завтра я уезжаю.

Он сел на место среди общего молчания, и Ананаис сказал ему:

— Зачем столько околичностей — говорил бы прямо. Райван невольно фыркнула, и у нее вырвался приглушенный смешок.

Напряжение, царящее вокруг стола, разрядилось смехом. Тенака сидел, скрестив руки, с суровым, горящим румянцем лицом. Наконец Райван сказала:

— Не по душе мне твой план, друг мой. Думаю, что говорю это от имени всех присутствующих. Но ты играл с нами в открытую, и без тебя мы уже превратились бы в падаль для ворон. — Она вздохнула и облокотилась на стол, положив ладонь на руку Тенаки. — Тебе не так уж наплевать на наше согласие, иначе тебя бы здесь не было, и если ты заблуждаешься, так тому и быть. Я на твоей стороне. Приводи своих надиров, если сможешь, и я расцелую первого же вонючего козлоеда, который въедет сюда с тобой.

Тенака перевел дух и впился долгим взглядом в ее зеленые глаза.

— Ты необыкновенная женщина, Райван, — прошептал он.

— Не забывай же об этом, генерал.

Ананаис выехал из города в сумерках. Он устал от бесконечного шума и суеты. Когда-то он любил городскую жизнь, все эти бесконечные приемы, балы и охоты. Много красивых женщин, которых он любил, много отважных мужчин, с которыми мерился силами в борьбе на руках или фехтовании. Ручные соколы, турниры, танцы — самая цивилизованная страна западного мира наслаждалась жизнью.

Тогда он был Золотым Воином, и о нем слагались легенды...

Ананаис приподнял черную маску, чтобы ветер охладил воспаленный шрам. Въехав на ближний холм, где росла рябина, он слез с седла и сел, глядя на горы. Тенака прав — не нужно было убивать легионеров. Что с того, если они захотели вернуться? Это их долг. Но ненависть — мощная сила, и она слишком глубоко въелась в сердце Ананаиса. Он ненавидел Цеску за то, что тот сделал со страной и народом, и ненавидел народ за то, что тот допустил такое. Он ненавидел цветы за то, что они красивы, и воздух за то, что им дышат.

Но больше всего он ненавидел самого себя за то, что не находил мужества прекратить свою жалкую жизнь.

Что знают эти скодийские крестьяне о нем, о причинах, побудивших его связаться с ними? Ему кричали «ура» в день битвы и при въезде в город. Его называют «Черная Маска» и видят в нем героя, созданного по образу и подобию бессмертного Друсса.

Что знают они о его горе?

Он посмотрел на свою маску. Даже здесь не обошлось без тщеславия — маска сделана так, будто под ней есть нос. С тем же успехом можно было прорезать две дырки.

Он — человек без лица и без будущего. Лишь прошедшее он вспоминает с удовольствием — но и с болью тоже. У него осталась только его чудовищная сила, да и та покидает его. Ему уже сорок шесть, и время неумолимо.

В тысячный раз он вспомнил свой бой с полулюдом. Был ли какой-то иной способ убить эту тварь? Мог бы он, Ананаис, отделаться меньшими увечьями? Он заново проиграл в памяти весь поединок. Нет, другого способа не было — зверь был вдвое сильнее его и намного проворнее. Чудо, что Ананаис вообще его убил.

Лошадь заржала, прядая ушами, и повернула голову. Ананаис надел маску и стал ждать. Скоро его острый слух уловил мягкий переступ копыт.

— Ананаис! — послышался из мрака голос Валтайи. — Ты тут? — Он тихо выругался, не испытывая нужды ни в чьем обществе.

— Тут, на холме.

Она подъехала к нему и соскользнула с седла, бросив поводья на шею коня. Ее золотистые волосы при луне казались серебряными, и в глазах отражались звезды.

— Чего тебе? — спросил он, отворачиваясь и садясь на траву.

Валтайя расстелила на земле свой плащ и села.

— Почему ты уехал один?

— Чтобы побыть одному. Мне есть о чем подумать.

— Если хочешь, я оставлю тебя.

— Да, так было бы лучше, — сказал он, но она не двинулась с места. Он знал, что так и будет.

— Я тоже одинока, — прошептала она, — но не хочу оставаться одна. А ты не допускаешь меня к себе.

— Мне нечего предложить тебе, женщина! — отрезал он грубым, хриплым голосом.

— Ты мог бы хоть посидеть со мной, — проговорила она, и шлюзы распахнулись: слезы хлынули у нее из глаз, она уронила голову и расплакалась навзрыд.

— Тише, женщина, не надо слез. О чем тебе плакать? У тебя нет причин быть одинокой. Ты очень привлекательна, и Галанд влюблен в тебя по уши. Он славный малый.

Валтайя продолжала рыдать, и тогда он обнял ее своей ручищей за плечи и притянул к себе.

Она прижалась головой к его груди, и рыдания скоро сменились прерывистыми всхлипами. Он погладил ее по волосам, по спине; она обхватила его за пояс и тихонько уложила на свой плащ. Желание обожгло Ананаиса — ничего он еще не хотел так, как ее. Она приникла к нему всем телом, и он ощутил тепло ее грудей.

Она потянулась к маске, но он перехватил ее запястье с поразившей ее быстротой.

— Не надо! — взмолился он, отпустив ее руку. Но она медленно сняла с него маску, и он закрыл глаза, почувствовав на лице ночную прохладу. Ее губы коснулись лба, век, изуродованных щек. У него не было губ, чтобы ответить на ее поцелуи, и он заплакал. Она обняла его крепко и держала, пока он не успокоился.

— Я поклялся, — сказал он наконец, — что скорее умру, чем покажусь женщине в таком виде.