Юрий Нестеренко - Крылья

Я подчинилась, и он встал у койки на колени, прикладывая ухо к моей груди:

— Давай, дыши глубже!

Я улыбнулась: мне представился на его месте доктор Ваайне с его холеными, приятно пахнущими цветочным мылом руками и отполированной до блеска медной трубочкой с широким раструбом. Если ему случалось пользовать меня зимой, он всегда предварительно отогревал эту трубочку, чтобы холодное прикосновение не было неприятно горячей коже пациентки. «А теперь, барышня, вздохните поглубже…» Что-то с ним сейчас, вспоминает ли он меня?

— Нормально. — Нодрекс с облегчением распрямился. — Хрипов нет, оклемаешься. У меня мать померла от этой, как ее, нимонии — вот у нее в груди клокотало… И сестры в ту же зиму померли. Тогда жуткие холода были, даже снег шел.

Несмотря на всю печальность его слов, я вдруг испытала зависть к жителям Далкрума — города, где снег — редчайшая катастрофа, а не заурядное явление. Я ведь уже говорила, кажется, как ненавижу холод и зиму?

Тем не менее простудиться можно и теплой по йартнарским меркам осенью, в чем я и убедилась. Болезнь была не то чтобы тяжелая, до бреда и тем более угрозы жизни дело не доходило, но все же четыре дня проваляться в койке с температурой мне пришлось. Лекарств-то никаких не было. Я, конечно, вручила мои оставшиеся немногочисленные дилумы Нодрексу с указанием купить в аптеке что-нибудь от простуды, но он сказал, что аптекарь ничего не продаст без рецепта врача (хваленая имперская организация!), а на то и другое у нас денег не хватит. Вместо этого он в первый же день вернулся домой с еще живой здоровенной жирной йупой, которая, наверное, тоже стоила немало. Птица испуганно курлыкала и дергала связанными короткими крыльями.

— Украл? — осведомилась я.

— Купил… — проворчал он, доставая из ящика нож и пробуя пальцем остроту лезвия. — Мне щас красть нельзя — вдруг заметут, а ты тут одна останешься. Ничего, монет, что ты дала, хватило, еще даже осталось чуток… — С этими словами он вдруг взмахнул ножом и резким ударом отсек птице ногу. Искалеченная йупа закричала.

— Ты что, сдурел?! — возмутилась я. — Она же живая!

— То-то и оно, — спокойно ответил он. — У меня тут ледника нет. Если ей сейчас бошку оттяпать, ты сразу все не съешь, и она испортится. А так на несколько дней растянуть можно. — И, встретившись с моим изумленным взглядом, добавил: — Да ты ее не жалей. Йупы, они же совсем глупые.

В общем, четыре дня он отпаивал меня горячим наваристым бульоном и кормил птичьим мясом, отрубая для этого у йупы каждый раз по ноге; сам он при этом питался в основном хлебом и дешевыми в это время года фруктами. Лишь на четвертый день, когда он наконец зарезал йупу и сварил не только последнюю ногу, но и остальное мясо, он разделил со мной эту трапезу. У йуп, впрочем, самое питательное — именно ноги, обеспеченные аньйо едят только их, все прочее слишком костлявое и хуже на вкус.

То ли бульон и впрямь оказал целебное воздействие, то ли мой организм справился сам, но на пятый день я уже чувствовала себя вполне неплохо, хотя еще немного покашливала. Нодрекс, который в эти дни почти не отлучался (хотя я и пыталась убедить его, что вовсе не так плоха, но, по-моему, ему было просто приятно заботиться обо мне), наконец отправился в город, предварительно строго наказав, чтобы я сидела дома, потому что болезнь еще может вернуться. Это было вообще-то резонно, но мне не понравился его тон, и я возмущенно заметила, что его широкий нос еще не дает ему права командовать, ибо мозги помещаются вовсе не в носу.

— Ладно, — пожал плечами он, — я оставлю тебе лестницу, но будешь уходить — не забудь спрятать ее в трюме.

Впрочем, хотя сидеть «дома» и было скучно, мысль о городской суете тоже энтузиазма не вызывала. Я ограничилась тем, что немного погуляла по пустынному в этом месте пляжу и проделала свой комплекс упражнений, пофехтовав с тенью ножом за неимением шпаги. Зато потом я отыскала в одном из ящиков Нодрекса бурый обмылок, нагрела воду в кастрюлях, наполнила корыто и наконец-то по-настоящему вымылась. Боже, как давно я это делала в последний раз! Я извела почти весь запас пресной воды, но дело того стоило.

Нодрекса не было допоздна; я доела остатки вчерашнего супа и уже начала беспокоиться, но на закате наконец в иллюминатор стукнул брошенный камушек. Я взглянула вниз, потом вышла на палубу и спустила ему лестницу. Глаза его азартно блестели, и я поняла, что у него появилась какая-то грандиозная идея.

— В город приехал зверинец, — сообщил он таким тоном, словно извещал о прибытии звездных пришельцев или наследстве от доселе неизвестного богатого дедушки. — Вообще-то он уже четыре дня тут.

— Ну и что? Ты никогда не видел диких зверей?

— Да не, не в том дело. Там, кстати, не только звери. Там уроды сросшиеся и старуха дикая на цепи, в шерсти вся… Но я не про то. Это наш шанс!

— Наш?

— Ну! Крупное дело! Народ к ним толпой валит. Вход — четвертак, я прикинул, за день сотни две у них набирается, а то и больше. Кусок, почитай, уже есть! И при этом — ни одного серьезного замка. Я там все обсмотрел, эти их вагончики ногтем открываются. Значит, ночью мы туда залезаем…

— Постой, постой. Я никуда лезть не собираюсь.

— Ну ясное дело, я полезу, ты на стреме постоишь. И берем кассу. Тебе триста, мне семьсот. Ну, ты ж понимаешь, основная работа моя, значит, мне больше… и потом, ты к звездам улетишь, а мне тут еще жить.

— А ты бы не хотел со мной к звездам? — спросила я в порыве великодушия, словно согласие пришельцев уже было у меня в кармане.

— Не-е… Ты ж говоришь, они крылатые. Что я среди них без крыльев делать буду? Они ж на меня как на урода смотреть будут. Все равно, что тут на… ой, извини, я не то имел в виду…

— Все нормально. Я знаю, как тут смотрят на таких, как я.

— Да и вообще, — поспешно продолжал он, — здесь мой дом, а там…

— Не очень-то он у тебя тут роскошный, — жестко заметила я.

— Не роскошный, зато свой! А там все чужое. Не, не надо мне такого счастья…

— Как знаешь, — пожала я плечами и вернулась к более практическим материям: — А как ты деньги-то взять собираешься? Ведь хозяева ночью у себя будут?

— Ну, может, и в кабак пойдут, хотя это жалко было бы — часть звяков потратят… Но если у себя, они ж дрыхнуть будут. Мы поздно пойдем.

— Не разбудишь?

Он посмотрел на меня с видом оскорбленной гордости.

— Когда трубочистом работал — ни разу не разбудил! А я тогда совсем пацаном мелким был, никакого опыта, страх один.

— А животные? Они же тебя учуют, шум поднимут.

— Ха! Да мимо них за день столько народу проходит! Одним больше, одним меньше…

Я немного помолчала.

— Сегодня ночью? — спросила я наконец.

— Лучше бы, конечно, завтра, тогда у них в загашнике больше будет. Но, говорят, они завтра уже уезжать собираются. Так что сегодня.