Генри Олди - Кровь пьют руками

Бежать некуда. Нас тоже бомбят. Госпром горит, и огромный небоскреб университета — тоже, и военная академия. Но это — ерунда, пустяки. Страшное — не здесь, страшное там, на юге.

…Перевернутые автобусы, дымящиеся воронки, сорванные взрывом палатки.41 люди, люди, люди…

Вакуумные бомбы падают на Изюм, Чугуев, Балаклею. Вертолеты сжигают термитными ракетами кварталы Баварии и Восточного. «Черные акулы» зависли над дорогами, полными беженцев.

Город еще жив. Не все бомбы взрываются; даже область частично держится. Вертолеты сбиваются с курса, входят в штопор, врезаются в мокрую землю, в обреченные дома. Самолеты идут на огромной высоте, правда, и это помогает не всегда — «МиГи» и «Су» падают, поворачивают назад…

Но их много. Слишком много.

Мы капитулируем. Уже целый час по всем частотам крутится запись: прекращаем сопротивление, просим прекратить огонь. Просим, просим, просим…

Нас не слышат.

Не хотят слышать,

— Игорь! Что же будет, Игорь?

Маг молчит. Моя рука — в его руке. И мне не так страшно. Может, это и не очень плохо — вместе с ним, вместе с этими храбрыми людьми.

Если бы не Эми…

…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад… Мяч уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Девочка оглядывается…

— Я… Разрешите?

Интеллигентный господин Мацкевич встает, чуть шаркая, подходит к пульту, что-то говорит оператору. Тот не спорит, переключает тумблер, кивает на черный микрофон.

Господин Мацкевич негромко прокашливается, опирается руками на пульт; я вижу — правая рука телевизионщика движется, чертя странный знак.

— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска уничтожают целые кварталы, убиты тысячи людей. То, что происходит здесь, — акт геноцида, невиданный со времен холокоста. Мы просим помощи! Мы обращаемся к Организации Объединенных Наций, к Совету Безопасности, к правительствам и парламентам, ко всем людям. Все, кто может помочь! Помогите! Помогите! Мы — Город, мы гибнем!..

Голос звучит неожиданно сильно, грозно. И приходит последняя, окончательная ясность. Да, мы Город. Мы хотели здесь жить. И вот мы гибнем, и сделать уже ничего нельзя…

— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска…

Это уже запись. Господин Мацкевич садится на место, закрывает лицо руками. Бажанов делает знак оператору, тот щелкает тумблером — и динамик глохнет.

Глас вопиющего в пустыне.

Вопиющего — под вакуумными? бомбами.

Эмма! Как она там? Неужели в Штатах тоже решатся на такое?

Плечо Игоря рядом, и это не дает сойти с ума.

— Господа! Рискнул бы предложить… Не уверен, что получится, но в наших условиях…

Слова улыбчивого господина Леля повисают в воздухе. Каких еще тараканов вздумал давить этот штукарь? Но Николай Эдуардович не сдается:

— Боюсь, господа, нас не услышат. А если услышат, то не те, кто сможет реально помочь. Предлагаю сделать наше обращение более, так сказать, адресным…

В его руках появляется ланцет — и знакомый флакон с одеколоном.

— Требуется ваша помощь, господа! Небольшая помощь. Я бы предложил, свои услуги, но у меня, к сожалению, малокровие… ..Внезапно я чувствую омерзение. Малокровный, гад! Капустняк, похоже, тоже страдал малокровием! Жаль, браунинга нет! Разобраться бы напоследок с этим болящим!

— То якщо трэба…

Ефрейтор вздыхает, расстегивает пуговицу на манжете гимнастерки.

Кажется, тараканы произвели на него впечатление.

— Не вздумайте! Нет!

Черный Ворон встает, расправляет закованную во френч грудь:

— Господин… Лель! Вы пользуетесь моментом… Трагическим моментом для своих безответственных, преступных…

— Иероним Павлович! — Улыбка сползает с лица, в глазах Леля — холодный огонь. — Вы прекрасно знаете, что иного выхода нет. К сожалению, тот, кто мог бы нам помочь в этом городе, попросту струсил. У вас никчемный протеже, господин Молитвин! Поэтому мы должны просить тех, у кого не дрогнет рука!

О чем они? Я смотрю на Игоря. Маг слушает, серые глаза смотрят на Ворона.

И вдруг я понимаю.

Тот, кто мог бы нам помочь…

Легат Печати!

— Вы прекрасно знаете, Иероним Павлович, что районы, подобные нашему, могут уцелеть лишь в одном случае. Ваша, с позволения сказать, оборона не рассчитана на прямой бомбовый и ракетный удар. Мы должны просить настоящей помощи.

— Нет!

Худая старческая рука дергает ворот френча. Пуговица не поддается, Молитвин вновь рвет ни в чем не повинное сукно:

— Господа! Нельзя! Та реальность, в которой мы находимся… Она не выдержит! Равновесие уже нарушено! Любой толчок может превратить мир в хаос!

Ему никто не отвечает. На экранах беззвучно вспыхивают черные грибы разрывов…

— Господин Лель! — голос Бажанова звучит устало, но твердо. — Вы уверены, что это нам поможет?

Штукарь-Калиостро улыбается — победно, радостно:

— Поможет! Непременно поможет! И каждая секунда промедления…

— Нет! Нет! Не слушайте его! Молитвин бросается вперед, eго шатает, рука впивается в спинку стула:

— Это будет конец! Конец всему! Неужели вы не понимаете…

Худая, в синих прожилках рука отпускает стул. Нелепая черная фигура медленно сползает на пол.

— Ск-корее! — Игорь вскакивает, кидается к неподвижному телу. — Ему п-плохо! Разве в-вы не видите, ему…

Койки не нашлось. Не нашлось матраца. Ие-ронима Павловича уложили прямо в коридоре на холодный бетонный пол. В неярком белесом свете ламп его лицо казалось высеченным из мрамора.

Словно надгробие.

Кто-то побежал за врачом, я расстегнула ворот старенькой застиранной рубашки.

Поздно…

Тоненькая ниточка пульса еще билась, веки вздрагивали, но я понимала — поздно!

Игорь — тихий, непохожий на себя, — поддерживал голову старика, время от времени проводя над его лбом раскрытой ладонью. Но и Маг был уже не в силах помочь. Внедренный сотрудник Стрела не выполнила приказ. Господин Молитвин Иероним Павлович, Черный Ворон, шаман из шалмана, покидал Прекрасный Новый Мир.

— К-какая жалость! Г-господи, какая жалость… Игорь опустил ладонь, пальцы резко разжались, словно стряхивая невидимые капли. Каменное лицо дрогнуло. Открылись пустые — мертвые — глаза. Дернулись белые губы:

— Али… Алика… Не дайте… убить… Иначе… другой… Дьявол…

— Господин Молитвин! Я наклонилась над ним. Выпрямилась. Взялась за запястье…

— Где больной? Где?

Кто-то в белом халате подбежал, застыл на месте.

Игорь взял меня за руку.