Юлия Остапенко - Зачем нам враги

Она попыталась отстраниться и застыла, когда ее вновь припечатали к месту все те же ясные и чудовищно злые глаза. Никогда она таких жутких глаз не видала, ни у кого... даже у своей маленькой госпожи, плывущей сейчас среди прохлады ночного моря домой.

И хуже всего то, что на миг они показались ей знакомыми.

Мать мальчика перестала причитать и подняла голову. Тут же отвела взгляд, будто стыдясь чего-то. Как смешно, подумала Эллен, я только что вытащила из огня ее сына, а она не хочет смотреть мне в лицо, потому что я в одном исподнем.

— Заплатите мне, — хрипло повторила она и, протянув к женщине руку, стиснула ее в кулак.

— И правда! — смеясь, воскликнул мужчина, державший ее за руку, и что-то быстро и жестко сказал на тальвардском.

Женщина вспыхнула, снова опустила глаза, потом перевела робкий взгляд на мужа, стоящего в шаге от нее и неотрывно смотревшего на Эллен. За их спинами заахали люди, бывшие свидетелями этой сцены. Мужчина на миг скривился, потом снял с пояса кошелек и — Эллен глазам своим не поверила — вытянул из него одну монету. Через миг она зазвенела у босых ног Эллен: она только теперь поняла, что босая: подошвы туфель, должно быть, сгорели и отвалились, пока она ступала по огню.

— Однако... — сказал человек, которого она спасла, и выпустил ее руку. Народ как-то вдруг схлынул; Эллен стояла одна, совершенно одна в целом мире, полуголая, босая, с обгоревшими руками, и смотрела на кусочек золота, издевательски блестевший у ее ног.

— Невысоко же вы цените жизнь вашего сына, — сказала она. Женщина, по-прежнему сжимая ребенка, метнула на мужа умоляющий взгляд. Тот отвернулся, что-то резко бросил ей, видимо, говоря, что пора убираться отсюда. Эллен смотрела ему в затылок — широкий, твердый... бычий, почему-то подумала она и тут же — небеса знают почему, вспомнила стол, загораживающий дверь... стол, перевернутый набок...

— Дверь была не завалена, — сказала она больше самой себе, но мужчина вздрогнул, будто понял. — Ее специально задвинули, чтобы те, кто внутри, не могли выбраться.

Человек, минуту назад так испугавший ее своим смехом и взглядом, выругался. Громко, яростно и невероятно непристойно — Эллен поняла это, хотя и не знала языка, на котором он говорил. Это не был ни калардинский, ни тальвардский — что-то другое, певучее... Она подумала, что проклятия, произнесенные на этом языке, должны быть особенно сильны.

Мужчина снова вздрогнул, рывком обернулся. Человек с глазами демона что-то отрывисто сказал на тальвардском. Мужчина вскинулся, его лицо окаменело, но он не издал ни звука, даже когда его жена сначала вскрикнула, а потом, поймав его взгляд, окаменела.

Эллен почувствовала, как тяжелая рука легла ей на плечо.

— Идем со мной. Тут делать больше нечего.

Она не сопротивлялась и не издала ни звука, когда тот, кого она спасла, повлек ее в направлении, которым она шла несколько минут или часов назад, пока не отпрянула к стене и не увидела этот проклятый дом. Вокруг все так же бушевало пламя и кричали люди, но теперь все это было далеко, бессмысленно... не с ней.

— Что случилось? — хрипло спросила она, не надеясь, что ее спутник поймет вопрос, но он ответил:

— Да ничего. Этот мужик завалил дверь столом. Хотел убить ребенка. Я еще там, в гостинице, заметил, что он как-то странно на мальчишку смотрит.

Убить ребенка? Убить... своего ребенка? Сжечь заживо родного сына?! Почему?!

— Кто его знает, — сказал человек, и Эллен только теперь поняла, что говорила вслух. — Может, это и не его ребенок. Может, это ублюдок его жены, которого он терпел много лет, а теперь поперек горла стало. Или еще что.

Он говорил бодро, почти весело, даром что побывал в пламени и должен был бы задыхаться от набравшегося в легкие дыма и забившей горло копоти и дрожать от только что пережитого ужаса так же, как сейчас Эллен...

Она остановилась, подняла голову и впервые посмотрела в лицо человеку, которого спасла. И почти сразу поняла, почему это лицо — эти глаза, этот смех — показались ей такими знакомыми. Она уже видела их прежде. Да, и смех — тоже видела, а не слышала. Всего один раз и даже не в реальности, но ей хватило.

Эти глаза и этот смех — когда они вместе — забыть невозможно.

— Господин Глориндель, — тихо сказала Эллен.

Ветер дул с севера — попутный; паруса галеры надувались пузырями и глухо шелестели над головой. Натану нравился этот звук, он успокаивал, как и мерный плеск весел о мелкие волны. Ночное море было спокойным, лунная дорожка дрожала на водной глади. Ночью было хорошо; ночью он почти забывал о том, что делает, и переставал терзаться сомнениями в здравости своего рассудка. И тогда ему хотелось, чтобы всегда была ночь, а он всегда стоял на палубе, и все равно, куда и откуда плывет этот корабль. Только вода и небо, и безбрежное прохладное спокойствие во всем этом.

Спать совсем не хотелось, хотя Натан знал, что надо. Во Врельере они окажутся через два дня, а там уже ему будет не до любования звездным небом. Там и дальше... Врельере пользовался самоуправлением и был открыт для людей всех наций и рас даже во время войны, но Натан не тешил себя иллюзиями, что там будет безопасно. Впрочем, задерживаться в этом, по слухам, оплоте всенародной дружбы он не собирался. Ему надо было в Тарнас. Хотя он знал, что глупо ехать именно туда, то, что ее там видели, ни о чем не говорит... даже если это правда — все равно она уже далеко оттуда. Но это была его единственная зацепка.

Натан часто думал про Глоринделя, унесшегося в клубах дорожной пыли. Он не любил эти мысли и не любил ощущение незавершенности, которые они у него неизменно вызывали. Это были неправильные мысли. Ведь Натан знал, что едет умирать.

Поэтому всякий раз, едва мысли — всегда без повода — возвращались к наглой улыбке эльфа и его словам, упрямо звеневшим у Натана в ушах, он встряхивал головой, выпрямлялся и говорил себе: довольно. Так и в этот раз — он почему-то вспомнил его снова, просто так, и решил, что пора спать. Натан вздохнул, поднял голову. И это было непривычно — вздыхать от усталости. Над головой скрипели мачты, хлопали паруса.

Было темно, фонарь горел на верхней палубе, у штурвала, а здесь, внизу, среди канатов и досок, и демон ногу сломит. Судно-то хоть и перевозило пассажиров, но все равно оставалось для этого мало приспособлено. Особо коварным было местечко у трюмов: там имелся люк, который Натан находил то открытым, то закрытым, и за неделю пути наловчился на всякий случай перешагивать опасный участок, даже не обращая на него особого внимания. Но в этот раз он слишком задумался и успел только выругаться, когда нога рванулась в пустоту.

Падать было невысоко, к тому же на дне оказались какие-то тюки — Натан даже не ушибся, но все равно выругался снова, уже поосновательнее, принимая сидячее положение. Было темно, хоть глаз выколи; Натан пожалел, что в отличие от матросов не имеет привычки курить и таскать с собой повсюду огниво.