Надежда Первухина - Признак высшего ведьмовства

— Великими кем! — спросила Лариса.

— Кем — зависит от нас, моя дорогая подруга. А теперь скажи: разве не замечательно, что их двое и в то же время — одна? И ты, и я — мы так мечтали о дочерях, ..

— Ты мечтала о ребенке, Фрида?

— Допустим, мечтала. Иногда. Не перебивай. Мы с тобой очень разные, Лариса. Но в то же время — ты знаешь это — мы с тобой одно целое с тех пор, как я отыскала тебя в сумасшедшем доме и забрала к себе, сюда. Мы ведь тоже сиамские близнецы с тобой, Ларочка, меж нами такая крепкая связь…

— Разве, Фрида?

— А почему же я тогда тебя искала? Почему вытащила из лечебницы, где ты с твоей безумной писательницей медленно, но верно теряли человеческий облик и представляли, что совершили побег и заняты спасением морферов?

— Да, я была уверена, что вернулась в курортную зону «Дворянское гнездо», в руины. И там получила задание похитить Великие Камни у фламенг, чтобы восстановить Последовательность Видов.

— Вот-вот, — кивнула ртутнолицая. — Согласись, с такими галлюцинациями ты протянула бы недолго. Но вернемся к нашим младенцам.

Тут фламенга повела рукой в воздухе, и на ее серебряную ладонь ниоткуда мягко спланировала стопка белоснежных пеленок с кружевной оторочкой и два памперса.

— Сначала их надо искупать, — заявила Лариса. — Посмотри, у них на ручках опрелости!

— Ты наблюдательнее меня, Ларочка. Я хорошо сделала, что оставила тебе человеческие глаза… Что ж. Упомянутых опрелостей мы не можем допустить, — усмехнулась фламенга. Положила пеленки и памперсы на софу и снова повела рукой — теперь посреди гостиной стояла круглая фаянсовая ванна с пузырящейся, чуть пахнущей лавандой водой. — Итак, приступим к совместному купанию наших дочерей, Лариса.

— Хорошо, — согласилась седоволосая женщина. Она взяла голеньких близняшек на руки, поморщилась: — Как ты везла их, Фрида? Они же насквозь промокли!

— Но при этом они не хныкали, — заметила Фрида. — Значит, наши девочки будут терпеливо относиться к таким мелочам жизни, как мокрая пеленка.

— Фрида, надеюсь, вода в ванночке нормальная, без твоих фламенгских штучек?

— Вода как вода. И что ты подразумеваешь под "флангскими штучками»? Давай я помогу тебе.

Женщины осторожно принялись купать сиамских малышек. Крошечные девочки, задремавшие было на софе, проснулись и заревели, причем абсолютно синxpoнно, только одна ревела тоненьким сопрано, а другая заливалась крепким басом. Однако рев не помог избежать им купания, поэтому на фламенгу сердито смотрели серые глаза одной девочки, а на Ларису — густо-карие глаза другой.

— У них разные глаза, — не преминула заметить Лариса. — А, казалось бы, близнецы…

— Как разные? — удивилась фламенга. А потом добавила: — Великое Пламя…

Теперь глаза девочек стремительно меняли цвет. Сначала у той и у другой они стали серыми, затем серый цвет сменился карим, карий — нежно-зеленым, зеленый — голубым…

— Что это значит? — прошептала Лариса. Руки ее, поддерживающие тельце одной из близняшек, задрожали, но она превозмогла себя.

— Похоже, они договариваются меж собой, — сказала Фрида.

— О чем?!

— Кем они будут: людьми или…

I лаза обеих девочек внезапно стали ртутно-сияю-шими, раскаленными, словно солнце…

— Или фламенгами…

Иода в ванночке сама собой начала нагреваться. Лариса вскрикнула и вскинула руки, обжегшись: буквально за считаные секунды вода закипела, а закипев, испарилась со звуком небольшого взрыва… Треснула фаянсовая ванночка, разлетелась на дымящиеся куски. Фламенга своими серебряными руками подхватила девочек, успела спасти.

— Они… — прохрипела Лариса, указывая на младенцев, — они…

— Да, — сказала Фрида. — Правда, немного страшно наблюдать за этим впервые?

Человеческая плоть стекала с девочек, как жидкий крем. Стекала и обнажала иную плоть — из сверкания серебра и ртути, из невещественного пламени и света, недоступного человеческому глазу. И едва это преображение завершилось, выяснилось, что девочки отделились друг от друга. Совсем. И при этом заревели, но как-то не очень уверенно.

— Они фламенги, — сказала Фрида.

— Я заметила, — тяжело сказала Лариса. Ей было не по себе, как всегда было не по себе с той поры, когда она впервые имела честь познакомиться с фламен-гой Фридой. Помнится, тогда Фрида едва не испепелила Ларису — Ларису Бесприданницеву, профессиональную и талантливую отравительницу, красу и гордость преступного мира. А теперь Ларисы для мира просто нет. Для мира она мертва, сожжена, уничтожена. Она живет лишь для фламенги Фриды, которая почему-то прониклась к ней нежными чувствами…

Лариса не была пленницей дворца фламенги, но она не знала, куда ей идти, куда бежать. Да и стоит ли? Мир давно похоронил ее, близких и любимых людей у Ларисы не было… Разве что двоюродная сестра, знаменитая писательница Вера Червонцева… Но вот что забавно, Веры Червонцевой тоже больше нет для всего мира. Есть только женщина, носившая когда-то это имя. Однако нет никакой вероятности, что эта женщина жива. После гибели обители морферов — ку-рортной зоны «Дворянское гнездо» — Лариса оказалась вместе с Верой в психиатрической клинике. В отдельных палатах, разумеется, потому что они были буйными пациентками, одержимыми идеей немедленного искупления вины перед морферами и жаждой вымостить своими костями дорогу для возвращения морферов, этих надмирных сущностей, от которых, как теперь здраво рассуждала Лариса, здешнему миру ни холодно ни жарко. Морферы исчезли. Последовательность Видов возглавили фламенги. И, надо сказать, конец света от этого не начался…

Итак, Фрида привезла полубезумную Ларису в свой дворец и вернула к нормальной жизни. Нормальной с точки зрения фламенги. Прежде всего Фрида перестроила организм Ларисы так, что теперь бывшая отравительница представляла из себя странный симбиоз плоти и плазмы. Фламенга делала Ларису совершенной — такой же, как она сама. Лариса осознавала эти перемены — они не радовали ее, но и не страшили. Скорее было любопытно жить такой жизнью: ясной, но холодной, исполненной знания, но лишенной обыденной радости. Фламенга изменила душу Ларисы, навсегда очистив ее от таких ненужных эманации, как печаль, бесплодные угрызения совести, тоска, жалость… Фрида действительно любила Ларису и желала ей только добра. Своего добра.

Лариса не знала, сколько времени она прожила в доме фламенги с той поры, как Фрида забрала ее из психиатрической клиники. Время в поместье Фриды не имело никакого значения, с ним обращались, как заблагорассудится. В первое ее пребывание у Фриды, Лариса помнила, стояла ранняя осень, сухая, теплая, напоминающая вкус вермута на губах… Это была осень их с фламенгой первой страсти-любви, первого узнавания. Теперь же вокруг поместья фламенги ликовала весна, не похожая ни на одну земную весну, длящаяся вечно, дарящая наслаждение навсегда. Лариса поначалу пыталась считать дни, но минуты, часы, сутки в мире фламенги тоже вели себя игриво, и не было никакой возможности уследить за ними. Поэтому Лариса перестала заботиться о времени. В конце концов, она, как и здешняя весна, не менялась. Седина в волосах — не местный подарок, а наследство времен психиатрической клиники. Лицо же Ларисы засияло бы красотой и молодостью, лишь захоти она того. Но во дворце фламенги не поощрялось ненужное сверкание. Фрида никогда ни в чем не ограничивала свою возлюбленную, но Лариса словно чувствовала, что ей разрешено, а что — нет. Лариса проводила время в обществе редкостных книг из огромной библиотеки фламенги, гуляла по весеннему приволью, а бесконечными ночами, напоенными ароматом свежей травы, она отдавалась неистовым ласкам своей ртутнолицей подруги… И никогда не думала, что жизнь ее может измениться. Но однажды Фрида сказала Ларисе: