Надежда Первухина - Иероглиф «Любовь»

— Добро пожаловать, госпожа, — сказала девица. Хозяйка Люй осушила кубок, удовлетворенно улыбнулась:

— Отменно! Ну, здравствуйте, мои сороки. Как повивали здесь без меня?

Девушки наперебой загомонили, утверждая, что жили славно.

— У нас каждый день гостей не счесть!

— Весельчаки-сюцаи после сдачи государственного экзамена пируют только с нами! Деньгами сыплют бессчетно, всякую рассудительность потеряли!

— Чиновники городской палаты мер и весов прислали к Новому году четыре больших бамбуковых короба сластей и каждой из нас — по куску шелка и парчовому поясу! А вам, госпожа, сановник Удэ Второй прислал чудесной красы ожерелья, браслеты, головные украшения — целую шкатулку!

— Довольно вашей болтовни! — отмахнулась Хозяйка Люй. — Вы и впрямь сороки — трещите без умолку. Лучше взгляните, кого я вам привезла.

Взоры всех девушек немедленно обратились к Мэй.

— Хорошенькая, — сказала одна. — Просто весенний цветочек на горном лугу.

— Чересчур худенькая, — заметила другая.

— Видно, что из семьи бедняков, — добавила третья.

— Может, станет хорошей служанкой? — предположила четвертая.

— С такими маленькими ножками она в служанки не годится, — решила пятая. — Чиновники городской Палаты любят девочек с крохотными ножками, но она совсем еще дитя!

— Замолчите, болтушки! — прикрикнула Хозяйка Люй. — От вашего гвалта у меня голова разболелась. Сестрица Гуан, тебе, как самой старшей и разумной я поручаю заняться этой девочкой. Ее зовут МЭй она немая, но понимает все, о чем говорят. Искупай ее, накорми, подбери одежду. Пусть Мэй покуда побудет у тебя в ученицах, а придет время, и мы решим кто заплатит золотом за то, чтобы сорвать ее бутон.

Сестрица Гуан, та самая красавица в синей кофте поклонилась Хозяйке Люй, а затем присела на корточки перед испуганно застывшей Мэй.

— Не бойся меня, милая девочка, — сказала Гуан. Поверь, тебе будет здесь хорошо.

— У нас здесь все равно что женский монастырь! — засмеялась одна из девиц.

— Да, и мы поклоняемся здесь Священной Похоти! — добавила другая. — Службы служим день и ночь, не вставая с кроватей!

— Перестаньте, — нахмурилась Гуан. — Что за кощунство? Идем, дитя.

Сестрица Гуан отвела Мэй в свою комнату. Здесь все говорило о том, что хозяйка комнаты — женщина, понимающая толк в изящных искусствах. На стенах висели четыре великолепные картины, изображающие цветение сливы, бамбуковую рощу, ветвь сосны и кроваво-красные цветы гардении... Под картинами стоял чайный столик, весь в резных узорах и капельках граненого стекла. За ширмой, украшенной бархатными цветами, стояла широкая кровать красного дерева, убранная так роскошно, что казалось, на ней достойна спать высокородная сановница... Возле кровати располагался небольшой продолговатый шкафчик, а на нем лежала лакированная флейта и цинь — струнный инструмент, звуки которого напоминают плач улетающих от осени журавлей. Мэй засмотрелась на музыкальные инструменты — ей вспомнилось, как матушка иногда по просьбе отца играла на цине длинные нежные мелодии. А еще матушка иногда учила Мэй, как играть ее любимую песню «За далекой рекой». Мотив песни был прост, Мэй быстро выучила его и помнила до сих пор... Сама не своя, Мэй подошла к шкафчику и коснулась струн циня дрожащей рукой.

— Ты знаешь, что это за инструмент? — тут же спросила у Мэй красавица Гуан.

Мэй кивнула. Неожиданно она почувствовала, что больше не может плакать. Всю ее заполняла печаль, но эта печаль не терзала сердца, не порождала горечи и боли...

— Может быть, ты умеешь играть на цине? — снова спросила Гуан девочку. — Впрочем, что я спрашиваю. По твоим глазам все видно. Возьми инструмент, Мэй. Сыграй то, что знаешь.

Мэй взяла цинь так, словно это было гнездо с уснувшими птенцами иволги. Перебрала струны, и мелодия, так долго хранившаяся в ее душе, наполнила комнату.

— О Небесная Канцелярия! — всплеснув руками, тихо воскликнула красавица Гуан. — Дитя, ты поражаешь меня в самое сердце! Знаешь ли ты, что сыгранная тобой песня давно запрещена указом государыни Шэси? Запрещена, как и многие другие песни, стихи, картины! Хорошо, что мы сейчас одни и здесь некому нас подслушать, не то не сносить бы нам головы! И хоть песня «За далекой рекой» была самой любимой песней моего детства, ради всего, что тебе дорого, никогда больше не играй ее. Если хочешь, чтоб мы остались в живых.

Мэй кивнула и положила цинь на место. Поклонилась, приложив руку к сердцу, — это был известный жест с просьбой о прощении.

— Ты ни в чем не виновата, я не сержусь на тебя, дитя, — смягчив свои слова улыбкой, сказала Гуан. — Просто ты меня напугала. Я не ожидала, что столь юное создание имеет способности к музицированию. Все-таки ты не из простолюдинок! Что за тайны хранит твое сердце? Как жаль, что ты не умеешь говорить!

Мэй в знак согласия склонила голову.

— Вот я глупая-то! — воскликнула Гуан. — Теряю время на запрещенную музыку и болтовню, вместо того чтобы искупать тебя и накормить. Ведь ты наверняка сильно устала с дороги. Идем-ка сюда.

Гуан отодвинула плотную занавеску, и оказалось, что рядом с ее спальной комнатой располагалась другая, поменьше. Здесь стоял изящный туалетный сто1Ик с овальным зеркалом из полированной бронзы, из красиво обтесанных камней был сложен очаг, в котором ярко пылали душистые сосновые поленья, а еще половину комнатки занимала круглая бочка для омовений и большие медные сосуды с водой.

Гуан согрела воду и сама выкупала Мэй. При этом она не переставала удивляться тому, какие у девочки маленькие ступни.

— Ты просто как фея горного ручья! — улыбалась она девочке. — Такую красоту жаль продавать даже за все золото мира!

Мэй недоуменно поглядела на красавицу Гуан. Что значит — продавать красоту? Меж тем девушка помогла Мэй вытереться и одеться в теплую кофту и юбку на ватной подкладке, причесала ее роскошные волосы и уложила их красивыми волнами.

— Вот так, — удовлетворенно сказала Гуан и подвела Мэй к зеркалу. — Теперь ты совсем принцесса.