Джонатан Уайли - Владычица снов. Книга первая

— Можно мне взять эту книгу? — осведомилась Ребекка.

— Нет, Ребекка, к сожалению, нельзя. Она очень ценная.

Рэдд сказал это таким тоном, что Ребекка поняла: дальнейшие просьбы бессмысленны. Конечно, он любил ее, но в случае необходимости умел проявлять достаточную твердость.

— Если хочешь, я почитаю тебе из этой книги.

Ребекка радостно согласилась, но уже вскоре раскаялась в собственном любопытстве. Слова в книге оказались такими же сухими, как пыль, толстым слоем которой совсем недавно был покрыт древний фолиант, а смысл услышанного ускользал от девочки. Наставник Ребекки скоро заметил, что она практически не слушает его, и прервал чтение.

— Как станешь постарше, я расскажу тебе о Паутине, — пообещал он. — И тогда ты сможешь понять и то, что написано здесь.

Ребекка уныло кивнула, и Рэдд поневоле улыбнулся, увидев ее в такой тоске, что было для нее большой редкостью. «Она и пожить еще толком не успела, — подумал он, — но жизни в ней больше, чем во всей этой премудрости. Возможно, она и впрямь начинает взрослеть». Эта мысль несколько опечалила Рэдда — и тем сильнее он обрадовался, услышав следующий — заданный в ее всегдашней манере — вопрос:

— А что, они все носят такие дурацкие прически?

— Насколько мне известно, да.

— А почему?

— Понятия не имею.

Ребекка с недоверием посмотрела на него.

— А считается, что ты все знаешь, — произнесла она прокурорским тоном.

— Увы. К сожалению, это не так. — Он изо всех сил старался не улыбнуться, размышляя над тем, что пришло самое время избавить Ребекку от иллюзии по поводу его всеведения, и, пеняя себе за то, что не сделал этого раньше. — В мире существует слишком много всего, чтобы это было известно одному-единственному человеку. Кому угодно. Даже мне, — добавил он и после паузы продолжил: — А если бы мне было известно все, я бы знал, и почему ты вдруг так заинтересовалась монахами.

Рэдд испытующе посмотрел на девочку, но та, не поднимая на него глаз, осталась безмолвна.

— Ну, так как же? — подзадорил он ее.

— Я… я случайно услышала… как о них говорят.

— Кто?

— Скаттл, — буркнула она, явно восстанавливая обычную уверенность в своих силах. — Ты ведь знаешь, что он вечно разговаривает с самим собой.

Рэдд кивнул, лицо его осталось совершенно равнодушным. Названный Ребеккой Скаттл был одним из самых опытных и заслуженных челядинцев барона Бальдемара и к тому же всем известным пьяницей.

— Мне кажется, что тебе не следует придавать такое значение всему, что говорит Скаттл, — с самым серьезным видом заявил он девочке.

— А я и не придаю, — радостно фыркнула она. — Особенно когда он говорит о тебе!

— Что такое? Ну и что же он обо мне говорит?

Но Ребекка, ослепительно улыбнувшись, ничего не объяснила. В конце концов, до Рэдда дошло, что над ним подшучивают, и он рассмеялся. Ребекка присоединилась к веселью, радуясь, что ей удалось отвлечь наставника от щекотливых расспросов, и действительно вспоминая всякие забавные истории, которые Скаттл рассказывал при случае об ее наставнике.

Ребекка повела свое расследование и по другой линии, сосредоточив усилия на игре, в которой состязались загадочный монах и его незримый противник. И вновь, как и в первом случае, главным источником информации для нее послужил Рэдд, объяснивший девочке азы настольной игры, именуемой шахматами и насчитывающей, согласно сведениям, почерпнутым им из книг, многовековую историю. Он даже распорядился, чтобы для Ребекки выточили новый комплект фигур, но этого почему-то оказалось — или показалось — недостаточно. Хотя кое-какие из фигур и походили на те, что были изображены на картине, они выглядели куда менее интересными, не говоря уж о том, что наиболее экзотические фигуры, которыми играл монах, в комплекте у Ребекки и вовсе отсутствовали.

Тем не менее, Ребекка с упоением взялась за изучение новой игры и вскоре начала удивлять своего наставника интуитивным погружением в стратегические глубины позиций, да и вообще большими успехами. Ей полюбились эти игрушечные сражения сами по себе, хотя, разумеется, девочка ни на миг не забывала о том, что изначальной целью, которую она преследовала, было проникнуть в замыслы монаха и разгадать суть его ходов. Неоднократно она пыталась проанализировать те или иные позиции, создававшиеся на доске, борьба на которой велась черными и красными фигурами, и иногда даже предугадывала еще не сделанные ходы, в чем и убеждалась в ходе очередного посещения комнаты в Восточной башне. Ребекка понимала, что общий смысл сражений от нее все равно ускользает, но стремление девочки разгадать тайну только возрастало каждый раз, когда сделанный на доске ход оказывался для нее совершенно неожиданным. В каждой новой серии ходов заключалась очередная загадка.

Ребекка часто пыталась вообразить себя на месте того незримого игрока, с которым состязался монах, ломая себе голову над тем, какой ход следовало бы сделать сейчас черными фигурами. Она даже пробовала подсказать ему тот или иной ход, для чего, закрыв глаза, представляла себе, будто ее рука появляется на картине и передвигает фигуру с места на место. Однажды ее тайное желание и впрямь исполнилось — и девочка, затаив дыхание и ощущая бешеный стук собственного сердца, уставилась, не веря своим глазам, на доску, на которой произошла как бы подсказанная ею перемена. Однако это больше никогда не повторилось; более того, придя в следующий раз в заветную комнату, она обнаружила на доске совершенно незнакомую ей позицию.

Угаданный и подсказанный ход заключался в продвижении простого пехотинца на одно поле. Она бессчетное число раз пыталась повторить этот ход, равно как и старалась угадать и подсказать ходы более сильными фигурами, но после единственной удачной «подсказки» ничто больше не развивалось согласно ее замыслам и намерениям. Ребекка не понимала, происходит ли это потому, что ей неизвестны правила, по которым ходят сильные и во многом загадочные фигуры, или же потому, что все ходы в разыгрываемой на картине партии предопределены с самого начала. В конце концов, она пришла к выводу, что ее единственная удачная «подсказка», связанная с продвижением простого пехотинца, была не более чем случайностью.

Она поинтересовалась у Рэдда, не знает ли он что-нибудь о других разновидностях игры, именуемой шахматами, однако ничего не добилась. Он сказал лишь, что за многовековую историю игры та, бесспорно, обзавелась многими разновидностями, но лично ему на сей счет ничего не известно.

— А использовались когда-нибудь в шахматной игре в качестве фигур статуэтки животных? — спросила она однажды.

— По-моему, нет, — ответил Рэдд. — А почему ты об этом спрашиваешь?