Майкл Роэн - Наковальня льда

Он вспомнил, что сначала видел четыре корабля; должно быть, один пристал к берегу немного дальше, чтобы перехватить возможных гонцов или беженцев. Когда зрение Альва немного прояснилось, он уже был в городе и, спотыкаясь, брел по улицам, которые совсем недавно покинул.

Перед ним развернулась кошмарная картина. В теплом воздухе висели клочья едкого дыма, и вовсе не солнце окрашивало лужи в ярко-алый цвет. Разрисованные стены обгорели или обрушились; те, кто жил внутри, лежали среди развалин, мертвые и застывшие. Под окном первого дома свернулся клубком мужчина в кольчуге, обнимавший стрелу, пронзившую его насквозь. На ступенях крыльца распростерлась женщина с нелепо вывернутыми конечностями, из-под которой натекла красно-коричневая лужа. В грязи в центре улицы лежал маленький ребенок, все еще слабо шевелившийся, с отпечатком сапога по всей длине его тела. Альв был вынужден переступить через него и чуть не споткнулся. Он знал этих людей, видел их еще вчера; он помнил рождение ребенка и праздник, устроенный родителями, когда даже для него, маленького изгоя, нашлось место за столом и миска еды. И такое творилось повсюду. Каждое следующее зрелище было чудовищнее предыдущего, наполняя душу мальчика жалостью и ужасом превыше его понимания.

Они подошли к дому старшины, возле которого валялось особенно много трупов. Сам хозяин лежал под руинами своего некогда гордого резного крыльца. Его тело, пропоротое копьями с широким лезвием, напоминало вскрытую раковину, голова наполовину отделилась от туловища. Глядя на него, Альв тщетно пытался пробудить в себе ту ненависть, которую когда-то чувствовал. Да, старшина был груб и несправедлив, но он никому не причинил большого зла и, конечно, не заслуживал такого конца. Его дела бледнели по сравнению с тем, что было сделано с ним. При виде гибели и разрушения Альв горько сожалел о своем недавнем смехе и мстительных мыслях, которые теперь казались ему ребяческой глупостью.

Его вывели на площадь возле главного городского колодца. К своему удивлению, он увидел, что кое-кто из жителей остался в живых, в основном молодые женщины и дети. Десятка полтора эквешцев остались охранять пленников, и Альв впервые смог ясно рассмотреть их. Они носили кожаные килты, короткие куртки и шлемы из дубленой кожи с металлическими заклепками — доспехи моряков, достаточно легкие, чтобы не утянуть человека на дно. На их руках и в волосах поблескивали украшения из янтаря и драгоценных металлов, однако лица опровергали малейшее подозрение в мягкотелости: неподвижные, мрачные маски с холодными глазами, исполосованные шрамами, даже у самых молодых воинов.

У колодца стоял сутулый человек в длинном черном балахоне и круглой шляпе с широкими полями, опиравшийся на толстую белую палку. Человек отдавал команды отрывистым, лающим голосом, рассылая солдат налево и направо и время от времени подкрепляя приказ хрустким ударом палки по голове или плечу. Двое эквешцев подтащили к нему пленницу — пожилую женщину, в которой Альв узнал жену городского кондитера. Они швырнули ее на колени у его ног; шляпа на мгновение склонилась над ней, затем человек выпрямился и пренебрежительно махнул рукой. Один из эквешцев ударил ее древком копья в основание черепа, другой отбросил в сторону и отработанным движением вспорол ей живот. Кучка пленных жутко заголосила.

Настала очередь Альва. Жесткая ладонь легла ему на загривок, толкнув на колени. Лицо, склонившееся над ним в тени полей шляпы, было мрачным и обветренным, покрытым шрамами, как и остальные. Но страшнее всего были глаза: ярко-желтые, кошачьи, под нависающими кустистыми бровями, они цепко впивались в жертву, оценивая ее.

Альв яростно вскинулся. Больше всего он боялся умереть на коленях, словно овца, приведенная на заклание. Рука соскользнула с его шеи, кожаный шнурок на запястьях порвался, и прежде чем мальчик успел осознать, что делает, он поднялся на ноги, тяжело дыша.

Старый эквешец пролаял короткий приказ. Наконечник копья остановился у самого горла Альва. Человек в черной шляпе вытянул шею, словно дряхлая ящерица, оглядел мальчика сверху донизу и улыбнулся, показав два ряда остро заточенных почерневших зубов.

— Сильный, — произнес он с гортанным акцентом и удовлетворенно кивнул. — Сотранец? Раб здесь? Хорошо. Хороший раб для нас. Будешь жить.

Гнев Альва выплеснулся наружу.

— На, получай! — выкрикнул он и плюнул грязью на засаленный балахон. — Держи свое милосердие при себе, пожиратель человеческих внутренностей! Я знаю, что бывает с вашими рабами! Лучше умереть здесь, чем стать поганым скотом для…

Его пинком опрокинули на спину, а в следующее мгновение он увидел копье, готовое вспороть ему живот. Но тут чей-то другой голос отдал резкую команду, и удара не последовало.

Альв изогнул шею, пытаясь увидеть говорившего. Возле колодца стоял еще один человек в балахоне, с ковшом для питья в руках. Он не был эквешцем, хотя воины расступились в стороны, когда он подошел ближе. Его балахон имел оттенок спелой кукурузы с богатым орнаментом, сверкавшим под солнцем.

— Встань, — произнес он ровным, нейтральным тоном. Альв неуклюже поднялся на ноги, остро ощущая близость копий, по-прежнему направленных на него. Незнакомец смерил мальчика внимательным взглядом, осмотрел его ладони, как конюх мог бы осматривать копыта вьючного животного, а затем приподнял его за подбородок и пристально посмотрел ему в глаза. Его взгляд был темным и пронизывающим, но в самой глубине, казалось, плясали искорки холодного белого света.

— Странный раб, — произнес он отчетливо, без интонаций. — Как тебя зовут? Кто твои родители?

— Альв. Я подкидыш…

— Подкидыш с хорошо подвешенным языком. — Незнакомец повел носом и поморщился. — Судя по запаху, явно пастух. Однако ты получил образование? Ты работал в кузне?

— Никогда! Старый кузнец, он не позволял…

Мужчина улыбнулся одними губами.

— Само собой. Он не стал бы брать ученика, который в скором времени мог бы превзойти его. Ну что ж, мальчик, я не пожиратель людей и не держу рабов. Я человек, близкий тебе по крови, мастер Гильдии Кузнецов, один из тех, кому дозволено общаться с эквешцами и выкупать у них награбленное добро. Я странствовал много месяцев; теперь я возвращаюсь в свой новый дом, и в ближайшее время мне понадобятся помощники — те, кто подобно мне не связан семейными или родственными узами, чье сердце свободно. В тебе есть задатки кузнеца, это несомненно, но насколько хорошие, покажет лишь время и воспитание.

Он огляделся по сторонам.

— Здесь у тебя ничего не осталось, если когда-то и было. Если ты будешь служить мне, станешь моим подмастерьем — до тех пор, пока от этого будет прок. Если не выдержишь, найдешь себе место в моей кузне или пойдешь своей дорогой. А может быть, лучше оставить тебя здесь и позволить этим стервятникам сделать то, что они собирались?