Дмитрий Туманов - Следствие считать открытым

Только бы не дыба. Только не дыба! Только не… Изверги! Пустите! Не-е-ет!!!

Бригада палачей привязала меня к огромному колесу с четырьмя воротами. Затем та же команда приковала Таниуса к «венцу правосудия» — стулу с металлическим обручем, снабженным винтами и приспособленным для сжатия головы. Штыря привязали к толстому брусу над чаном с водой, куда его время от времени будут окунать. С каждым разом время погружения будет все дольше и так — до конца.

— Господин обвинитель, отпустите конвой, солдаты со вчерашнего дня не спали, да и ни к чему им выслушивать все то, что будет сказано здесь, — обратился Андарион к контрразведчику, возбужденно расхаживающему от одного орудия пытки к другому. — Эти-то все равно до утра никуда не денутся. Да вы бы и сами шли почивать, уж стемнело давно.

Обвинитель почесал затылок, подумал и решил:

— Конвой свободен, любопытные уши и длинные языки нам здесь ни к чему. А я должен остаться, чтобы записывать показания. Начинайте допрос, святой отец.

— Ну что, нечестивцы, теперь-то вы по-другому заговорите! — обращаясь к нам, произнес Андарион высоким, срывающимся голосом. — Я предполагаю, что внутренне вы готовы к физической боли, поэтому допрос с пристрастием может не дать нужных результатов. Но у матери-церкви есть более тонкие и более верные способы добиться истины. Здесь жарко, не правда ли? Вы тоже чувствуете жару? Да, она вездесуща, она скручивает ваши жилы и пронзает ваши кости. Ваш Мозг пылает, объятый стрекающим пламенем. Но это не огонь. Это — боль. Это кричит и корчится ваша темная душа.

Вот оно, главное оружие Храма, — слово веры. Так, наверное, священники промывают мозги прихожанам, дерзнувшим усомниться во всесилии Небес. Меня действительно крутило и ломало, жидкий огонь струился по венам, бил барабаном в распухший мозг и вырывался наружу с безумным животным воплем. Конечно, я отчетливо понимал: все, что со мной происходит, — лишь игра воображения, но мне от этого было не легче.

Рядом точно так же захлебывались криком Таниус и Штырь. Палачи, раскладывавшие свои ужасные инструменты, смотрели на Андариона с недоумением и страхом — они тоже почувствовали наши муки. Обвинитель нахмурился и уже хотел что-то возразить, но, натолкнувшись на огненный взгляд прелата, тут же смягчился и тихо, почти неслышно прошептал:

— Умерьте свои силы и сосредоточьтесь на допрашиваемых.

Огонь перестал жечь мои внутренности — это Андарион сменил метод допроса,

— Да, в камере и в самом деле жарко. И еще здесь очень сухо. Поэтому тело быстро теряет влагу, и телу нестерпимо хочется пить. — С этими словами священник-инквизитор зачерпнул кружкой воду из чана и пронес ее прямо перед носом Штыря. Бедняга отчаянно дернулся, тщетно пытаясь ухватить кружку зубами. — Безусловно, я дам вам напиться, если вы признаетесь в своей темной сущности.

Я уже готов был признаться в чем угодно. Чары подействовали и на палачей — они дружно бросились черпать ковшами спасительную воду, а карлик-палачик, не достававший до края, резво вскарабкался по «журавлю» и свесился с него прямо в чан. Обвинитель стоял в сторонке, довольно ухмыляясь, — он уже догадался, что проще всего заткнуть уши и вообще не слышать этой словесной пытки. Но у нас-то руки были повязаны!

— Каюсь в грехах своих! — завопил я. — Когда мне было пять лет, я положил в церковную купель для омовения рук мышеловку. Когда мне было шесть, я натолкал в кадило слезогон-траву. Когда мне было семь, я прямо на заутрене запустил попу за шиворот дикого кота. В восемь лет я подвесил на колокольне вязанку дров, обмотанную веревкой, другой конец которой незаметно привязал к ноге священника. Когда он закончил проповедь и служки ударили в колокола, дрова сорвались в колокольную шахту, а батюшка — воспарил к небесам.

— Ты… ты… — только и смог вымолвить обалдевший от такого признания Андарион. Наваждение как рукой сняло.

Тут я услышал три мягких стука и один громкий всплеск. Приподняв голову, я увидел, что пыточная команда мирно лежит вокруг чана, все еще сжимая ковши в руках, а их растленному подельнику представился редкостный шанс упиться до смерти. Обвинитель тоже увидел эту картину, замер на пару секунд, осмысливая происшедшее, и потянулся к шпаге, заорав: «Измена!»

То есть он собирался крикнуть, но не успел: Андарион небрежно взмахнул рукой, в отсвете огня блеснула гибкая стальная нить-пружина, и свинцовый шарик на ее конце ударил промеж глаз контрразведчику. Тот как стоял, так и упал, словно молодое деревце под отточенным ударом опытного лесоруба. А прелат, подхватив деревянный молоток, предназначенный для забивания клиньев промеж пальцев жертвы, подошел к стене и трижды ударил в нее. Потом еще раз. На третий раз стена отозвалась троекратным эхом.

— Что, собственно, тут происходит? — задал я банальный, но очень уместный вопрос.

— За сегодняшний день многие вещи встали с головы обратно на ноги. Вся эта ахинея с порождениями Тьмы — до меня наконец дошло, кто ее придумал. Они, — священник кивнул в сторону лежащего пластом обвинителя. — А поскольку и его бесчестие судья Чарнок из той же обоймы, то я предполагал возможность некорректного исхода суда над вами и поэтому слегка подстраховался, заранее подготовив наш побег, а сейчас подсыпал сонное зелье в воду. Кстати, ваш друг с армейской выправкой и повадками дикого кабанчика сильно облегчил мне задачу, рассказав про коллектор, — нервно ответил Андарион, разматывая мои руки. В это время стену н ачали усердно долбить.

Когда мои руки освободились, я с размаху залепил приору звучную пощечину.

— Это — за Эсвистранн, за Таниуса.

— Спасибо, что высказались. Теперь вам станет легче на душе, — невозмутимо ответил Андарион, продолжая распутывать веревки.

Штырь и Таниус желали накостылять по шее священнику-перебежчику не меньше моего, но я отрицательно покачал головой — смирение святого отца не могло быть безграничным. Капитан Фрай принялся кувалдой ломать стену с этой стороны, а мы со Штырем (свято место пусто не бывает!) взамен меня на дыбе раскатали обвинителя, забив ему в рот грязную половую тряпку. Судя по степени истертости и тошнотворному запаху, ею драили полы еще в имперские времена. Наконец увенчались успехом усилия по долблению стены — после очередного удара кладка в углу провалилась, и из пролома выглянула всколоченная и усыпанная известкой голова, — Эй, харизма долговязая, ты куда бьешь! Ты же вместе со стеной и мне чуть голову не проломил! Все живы, никто не помер под пыткой? — деловито осведомился Миррон, протиснувшись в камеру. — Я сквалыге Люксу за кирки и руки его вышибал столько денег отвалил, что он теперь себе сможет хороший ремонт заказать.