Элизабет Хэйдон - Пророчество: Дитя Земли

Тогда она призвала на помощь все свое умение, всю силу и окружила себя ею, точно плащом, приготовившись прорываться сквозь ревущую стену, но она вдруг исчезла. Вместе с убийцами. Патриарх читал свою молитву дрожащим шепотом, не смея даже обернуться.

Рапсодия осталась стоять на почтительном расстоянии от него, пытаясь восстановить дыхание и не выпуская из рук меча, в ожидании окончания церемонии. Когда он спустился от алтаря и подошел к ней, она почти упала на ступеньку и принялась тереть покрытую синяками шею. Ей казалось, будто в голове у нее поселилась тысяча сбесившихся молоточков, тело наконец начало откликаться на удары, полученные во время поединка.

— Дитя мое! Дитя! — Голос Патриарха дрожал от тревоги. — Как ты? — Его отчаянно трясло, и Рапсодия испугалась, что он потеряет сознание.

— Все нормально, Ваше Святейшество, — сказала она, с трудом поднимаясь на ноги и протягивая обе руки старику, в глазах которого застыла тревога.

— Дай я посмотрю твою шею, — с этими словами он раздвинул воротник куртки, под которым красовались ярко малиновые пятна. — Выглядит ужасно.

Рапсодия поморщилась, когда он прикоснулся пальцами к синякам.

— Да, но он выглядит гораздо хуже.

Патриарх быстро оглядел базилику.

— Куда он делся?

Она наклонилась вперед, тяжело дыша, пытаясь справиться с нарастающей болью.

— Я не знаю. Он поджал хвост и бежал, ему помог его мерзкий дружок.

— О ком ты говоришь?

— Там был еще один, в рогатом шлеме. Я уверена, что именно он вызвал черный огонь.

— Огонь? Сколько я всего пропустил! Я слышал рев, но когда ритуал подошел к концу, в базилике осталась ты одна. Защищая меня, ты рисковала жизнью.

Рапсодию тронуло беспокойство, с которым он произнес эти слова, и она улыбнулась, стараясь его утешить:

— Вам ведь и нельзя было отвлекаться, Ваше Святейшество. Значит, мы оба выполнили свой долг. Все прошло успешно?

— О, да. Празднование Священного Дня завершено. Этому году ничего не грозит, а с помощью Единого Бога на будущий год обязанность проведения ритуала ляжет на плечи другого. Теперь я могу и умереть. Спасибо, дорогая, спасибо тебе. Если бы не ты, я… — Он смотрел в пол, не в силах произнести ни слова.

Рапсодия погладила его по руке:

— Вы оказали мне честь, выбрав своей защитницей, Ваше Святейшество. — Двери базилики открылись, и внутрь ворвалась какофония звуков — стража, солдаты, ученики и горожане спешили убедиться в том, что с Патриархом все в порядке. Когда толпа начала заполнять базилику, Рапсодия убрала меч в ножны и опустилась перед Патриархом на колени:

— Я буду хранить ваш перстень, пока не появится человек, достойный стать Патриархом. Молитесь за меня, чтобы я не совершила ошибки и поступила мудро.

— Не сомневаюсь, что ты справишься, — сказал старик и улыбнулся.

Положив руку ей на голову, он произнес слова благословения на старонамерьенском, священном языке его религии. Рапсодия спрятала улыбку, вспомнив, как в последний раз слышала этот язык на Серендаире. Слова, считавшиеся теперь священными, когда-то служили солдатам и проституткам, их выкрикивали постоянно ссорящиеся рыбачки и коверкали пьяницы. Однако произнесенные сейчас, торжественно и с благоговением, они наполнились для нее высоким смыслом, словно она услышала песню лиринов. В самом конце прозвучало простое пожелание, которое приписывали древним сереннам — так, по крайней мере, говорили Рапсодии с детства.

— И самое главное, желаю тебе познать радость.

— Спасибо, — искренне сказала она.

Рапсодия с трудом поднялась на ноги, поклонилась и собралась покинуть базилику, но Патриарх прикоснулся к ее плечу:

— Дитя мое?

— Да, Ваше Святейшество?

— Когда придет мое время, может быть, ты согласишься… — Он смущенно замолчал.

— Я приеду, если смогу, Ваше Святейшество, — мягко проговорила Рапсодия. — И привезу лютню.

Мадлен Кандерр, дочь лорда Седрика Кандерра, принадлежала к числу женщин, которых простые люди обычно называют «привлекательными». У нее было приятное лицо, с правильными аристократическими чертами — результат нескольких веков тщательного отбора, — бледной кожей (что считалось модным) и карими глазами. Как правило, намерьены из благородных и королевских семей рождались с голубыми или аквамариновыми глазами, но такой цвет тоже считался допустимым.

И если цвет глаз можно было считать привлекательным, то их форма и выражение, с которым они обычно взирали на мир, таковыми отнюдь не являлись. В маленьких, близко посаженных глазках Мадлен, казалось, навсегда застыло брезгливое неудовольствие. Все дело было в том, что ее действительно вечно все раздражало.

Сегодня, однако, ее дурное настроение не очень бросалось в глаза даже в тот момент, когда она уселась в экипаж отца, чтобы вернуться в его имение. Тристан Стюард вздохнул. Он попрощался с ней час назад, но она все еще не уехала, а продолжала методично перечислять проблемы, которые следовало решить, прежде чем через несколько месяцев свершится знаменательное событие и она на вечные времена отдаст ему свою руку и сердце. С каждым днем его все сильнее тошнило от этой мысли.

— Я по-прежнему не могу понять, почему ты не хочешь отправиться в Сепульварту и встретиться с Патриархом, — ныла Мадлен, перебирая свои записи. — Не сомневаюсь, что он сделает исключение ради нас и сам совершит брачную церемонию. Ты ведь единственный наследник самого благородного дома Роланда. В конце концов, что может быть важнее?

— Мне кажется, он умирает, дорогая, — терпеливо объяснил Тристан.

— Чушь. Повсюду только и говорят о том, что он остался цел и невредим после покушения на его жизнь во время торжественной церемонии в базилике. Если он не отдал концы от такого потрясения, вне всякого сомнения, он сможет встать перед алтарем, провести ритуал Соединения и благословить самый важный брак в стране.

Тристан едва сдерживал гнев. Он, разумеется, слышал новость, но совсем из иного источника и в другой связи. Проститутки, обслуживавшие его стражу, утверждали, будто спасительницей Патриарха оказалась стройная, хрупкая на вид женщина, по крайней мере так слышала Пруденс. А еще говорили, что у нее ангельское лицо и изумрудные глаза, в которых горит обжигающий огонь. Тристан знал, что речь может идти только об одной женщине.

— Хорошо, я подумаю, Мадлен, — пообещал он и не слишком любезно захлопнул дверь экипажа. Затем, просунув голову в окно, едва коснулся губами щеки своей невесты. — Оставь свой список гофмейстеру, он решит все твои проблемы. Счастливого пути. Не стоит заставлять твоего отца ждать, ты же знаешь, как он из-за всего волнуется.

Тристан быстро отвернулся, но все-таки успел увидеть потрясение, появившееся на лице его невесты, и знаком велел кучеру трогаться. Еще несколько мгновений перед ним стояло изумленное лицо Мадлен, а потом экипаж пропал из вида.