Кейт Эллиот - Королевский дракон

Уже, впрочем, не тетушки. Он поднялся со своего ложа. Тоска проснулся, заскулил и, найдя в темноте его руку, стал старательно вылизывать ее.

Наследник Лавастина! В самых смелых мечтах Алан не мог и представить ничего подобного. Он понял, что сегодня не заснет, поднялся, натянул рубаху и неслышно вышел из комнаты, сопровождаемый Тоской. Спавший у двери слуга встрепенулся:

— Могу ли я сопровождать господина?

Быстро же поменялось их отношение к нему! Ничего удивительного. Он наследник Лавастина, и права его подтверждены словами самого короля. Лет десять спустя судьбы всех этих людей будут в его власти. Поэтому теперь его будут сопровождать всюду.

— Есть здесь какая-нибудь часовня? Мне нужно помолиться.

К нему быстро привели клирика, проводившего его куда следовало. В часовне коленопреклоненная девушка полами платья старательно отмывала каменный пол перед алтарем, на котором стоял золотой ковчег с реликвиями.

Он понял, кто перед ним, за секунду до того, как она повернулась к нему, напоминая мышь застигнутую в кладовой за поеданием сыра.

— Госпожа! — начал он, ошеломленный тем, что видит принцессу за подобным занятием. Руки ее покраснели от непривычной работы.

Дрожа, Таллия смотрела на него большими и молящими глазами.

— Прошу, не прогоняй меня отсюда. Позволь облегчить душу пред Владычицей хотя бы таким жалким трудом…

— Но вы ведь не хотите испортить такое чудесное платье? — Алан представить не мог, что сказала бы тетя Бела, увидев, что шелк такого качества используется для мытья полов, пусть даже в освященном месте.

— Земные богатства — ничтожный прах перед лицом Покоев Света. Так учил брат Агиус.

— Вы слышали его проповеди?

— А ты разве не слышал? — смущенно спросила она. Стоя на коленях, Таллия ближе подвинулась к нему и с мольбой сжала руки Алана в своих дрожащих ладонях. — Ты ведь был с ним. Он распознал, кто ты, раньше всех. Разве это не знак его избранности Владычицей? Разве не проповедовал он Истинное Слово о жертве и прославлении блаженного Дайсана?

— Это ересь. — Юноша оглянулся по сторонам. Они были одни, если не считать присутствия Тоски — оно исключало возможность попытки войти сюда посторонним.

— Нет! — Бледное лицо Таллии оживилось при воспоминании об Агиусе. — Ты должен понять это. Ведь ты слышал его. Ты должен знать, что это истина.

Ему неловко было видеть, что принцесса, на шее которой по-прежнему висит золотое ожерелье королевского рода, стоит перед ним на коленях и говорит еретические речи в епископском дворце.

— Вам нужно подняться, госпожа. — Алан попытался поднять девушку и поставить на ноги, но та была сильнее, чем казалось. Юноша почувствовал тепло ее рук и, вглядываясь в лицо, сам не понимал еще, что в нем видит.

— Я буду молить короля дозволить мне уйти в церковь…

«Или выйти за меня замуж». Он был так удивлен собственной мысли, что выпустил ее ладони и уселся на стоявшую рядом скамейку. Ведь он сам теперь один из графов! И вполне может думать о браке!

— … и тогда, став диаконисой, — шептала она, — я смогу нести людям Слово, которому научилась у брата Агиуса. Если меня обвинят в ереси, что ж, стану мученицей и поднимусь в Покои Света, где святые живут в славе и силе Владычицы и Ее Сына.

Алан внутренне смеялся, нет, не над девушкой, конечно. Нелегкий и странный путь привел его сюда, в ночную часовню. «Служи мне», — сказала Повелительница Битв и подарила ему в знак покровительства кроваво-красную неувядающую розу. Он служил ей, как мог. Отправился на войну. Разрушил заклятие, тяготевшее над Лавастином, убил чудовище, пусть и благодаря самопожертвованию Агиуса. Он старался делать только то, что считал правильным, хотя это получалось не всегда. Не смог спасти Лэклинга, но спас дикаря-эйкийца. Чья жизнь стоила дороже? Судить не ему.

Юноша понимал теперь, что превращение купеческого сына в наследника могущественного графа есть не что иное, как знак присутствия божественной мудрости, направляющей его жизнь.

— Поднимись, Таллия. Негоже тебе стоять на коленях. Сядь рядом, прошу тебя. — Он подал девушке руку и помог подняться. После недолгого колебания она села на скамью рядом с ним. Потом посмотрела в сторону входа и вздрогнула.

— Что-то не так?

— Эта собака…

— Я не позволю ей причинить тебе вред. Тоска, подойди!

Зверь повиновался, и тут же в дверном проеме появился слуга, которому он не давал войти. Таллия вздрогнула, когда огромный пес подошел к ней почти вплотную, но Алан приказал Тоске сесть и положил ее руку ему на загривок.

— Видишь? Он, как любая живая душа, желает, чтобы его касались с любовью, а не со страхом и ненавистью.

— Ты мудро говоришь, — проговорила Таллия, но тут же отдернула руку.

Юноша горько усмехнулся.

— Я только повторяю то, чему учил меня… — Он хотел сказать «отец», но купец Генрих больше не был его отцом. — Чему научили меня другие.

В дверях послышалось стремительное движение. Слуга куда-то исчез, и вместо него в проеме появилась Ярость, а за ним и граф Лавастин. Таллия отпрянула, но Ярость не обратила на нее внимания и уселась прямо на ступни Алана, не давая двинуться.

Лавастин провел рукой по своим растрепавшимся волосам и сонным взглядом уставился на Алана.

— Что все это значит?

— Я… господин…

— Ну же! Отвечай!

— Мне не спалось. И я пришел сюда… — Он боялся, как бы не рассердить графа, выражение лица которого было ему непонятно.

Лавастин приостановился и кивнул Таллии:

— Простите, принцесса. — Затем повернулся к слуге. — Отведи госпожу в ее покои!

Выхода не было, дочь Сабелы повиновалась. Уходя, она посмотрела на Алана. Не то с мольбой, не то с благодарностью…

— Она сейчас в немилости, — проговорил граф, спокойно усаживаясь на место, где только что сидела принцесса. — А ее матушка — тем более. Генрих, должно быть, захочет сплавить ее подальше. Выдать замуж, если представится случай. Что ж, примесь королевской крови не вредила еще ни одному знатному роду. — Он еще несколько мгновений неподвижно смотрел на алтарь, явно не интересуясь великолепной отделкой ковчега с реликвиями. Затем встряхнулся, словно желая во всеоружии встретить новый день. — Пойдем, мальчик. Уже почти рассвело, ты не заметил?

И правда, не заметил. Только теперь Алан увидел, что сквозь витражи пробивался солнечный свет.

— Я страшно испугался, проснувшись и увидев твое ложе пустым. Мне показалось вдруг, что все это — эйкийский вождь, мятеж, война и ты, мой сын, — все это было во сне. — Лавастин поднялся и позвал слуг. — Идем отсюда, Алан. Генрих простил нас, и нам нечего больше делать в этом мрачном дворце и отягощать его скорбь. Не стоит напоминать королю, что я нашел то, что потерял он сам.