Кейт Эллиот - Королевский дракон

Поднялся ветер. Дождь застучал по холодным камням среди ледяной ночи. Все стихло… если не считать дыма, поднимавшегося над алтарным храмом. Нависла тишина. Доносился чей-то слабый тонкий голосок, словно кого-то замуровали под скалой, едва слышалось всхлипывание, похожее на мяукание котенка. Такие слабые звуки, что Алан не мог понять, как их слышит. Но обычные для леса шорохи, звуки ветра, пение ночных птиц и крики зверей — все затихло, лес затаился в ожидании чего-то ужасного.

Агиус отпустил Алана и упал на колени.

— Это знак свыше. Я должен идти и проповедовать истину о его страстях, о его мученичестве, жертве и искуплении им наших грехов.

Запах со стороны руин становился все сильнее — словно из кузницы, терпкий и обжигающий. У Алана волосы поднялись дыбом. Агиус, словно защищаясь, поднял руку. Собаки зарычали и, отпрянув, прижались к ногам хозяина, заслоняя его от чего-то неведомого.

Алан чувствовал присутствие множества существ позади себя. Мерцание пронизало воздух, словно ветер стал видимым. Он услышал, как епископ громко произносит слова. Смысл их был непонятен, ясно было лишь, что то слова силы и могущества. Звуки их были в одном ритме с плачем, в котором уже не было ничего человеческого. Алан зарыдал, но так и не двинулся с места. Он предал Лэклинга и теперь был бессилен ему помочь.

Воздух разогрелся, как каленое железо. Тени, темнее ночной тьмы, неслись мимо, бесшумно скользя и вселяя страх и ужас. Они наталкивались на него и вздрагивали, словно его человеческое тело мешало духам пройти. Они не имели человеческого облика, не были даже похожи на людей, как древние даррийские принцы-эльфы — старшие братья людского племени. Они вообще не имели никакого облика и формы, увеличиваясь, уменьшаясь, сворачиваясь в спирали и распрямляясь. Им были совершенно безразличны Алан, священник и собаки, в безмолвии взиравшие на то, чего постигнуть не могли.

Тени устремились вниз, беспрепятственно проходя сквозь камни. Они поднимались из ручья, который днем весело журчал и переливался на солнце. Они появлялись всюду.

«Сильная кровь привлечет духов и поставит их под мою власть».

Они собрались за алтарным храмом, раздался глухой звук, масляные лампы погасли. Яркое пламя еще светило, но и оно вдруг исчезло, погашенное призраками, вызванными кровью и чарами. Алан не видел ничего, кроме тьмы, и не слышал ничего, кроме голоса Антонии.

Последний пронзительный крик. Затем молчание. И наконец где-то вдали безмятежный звон колоколов. Собаки, словно подкошенные, рухнули на землю и заскулили от усталости, как беспомощные щенки.

Алан плакал. Луна вышла из-за облаков и осветила молчаливые, пустынные развалины. Налетевший ветер принес новые облака, и стало темно. Шел дождь. Сначала легкая изморось, затем дождь усилился и перекрыл все звуки. Алан стоял неподвижно, совсем вымок, вглядываясь и вслушиваясь в ревущую водными потоками мглу, но не мог различить ничего.

Лэклинг был мертв.

Дождь наконец прекратился. Из алтарного храма не доносилось ни звука.

— Надеюсь, они все мертвы, — сказал Алан с горячностью, поразившей его самого. Он впервые узнал, что такое ненависть.

Агиус с трудом поднялся с колен.

— Пошли отсюда, брат мой. Мы ничего не можем сделать, но должны запомнить то, что видели, молиться, чтобы это впредь не повторилось, и всячески препятствовать подобному.

— Но надо спуститься, забрать Лэклинга…

— Если епископ еще там и если она догадается, что мы все видели… Угадай, остановится ли она перед новым убийством? Мученичество — достойный удел, но не тогда, когда оно совершится безвестно. — Агиус направился в лес.

— Что это были за тени? — прошептал Алан.

Агиус остановился и повернулся к нему:

— Не знаю.

— Она и в самом деле хотела все это совершить?

— Что совершить? Чародейство? В церкви все знают, что епископ Антония имеет весьма специфические взгляды на магию, отличающиеся от взглядов даррийского иерарха. И то, что она решилась наконец попрактиковаться в этом искусстве, никого не удивит.

— Так она действительно хотела сегодня… — Алан все еще не мог выразить словами то, что произошло в эту ночь.

— Святые Дни — время, когда великие силы высвобождаются из недр земли. А что есть магия как не знание тех сил, что сокрыты в земле и небесах? Знание этой мощи и умение ею управлять…

В полной тишине с ветвей деревьев капала вода.

— Идем же, Алан, — настаивал священник. — Надо возвращаться.

Послушный, Алан поплелся за ним. Собаки шли рядом, словно сонные.

— Это правда, — продолжал Агиус все тем же до нелепости спокойным голосом, — я не думал сначала, что они захотят принести в жертву эйкийского варвара. И твое неожиданное милосердие…

— Сделало преступление еще более страшным! — закричал юноша во весь голос. Тоска заскулил.

— Молчи! Сейчас ты можешь пожалеть о своем поступке. Пути Владычицы неисповедимы, ведь отдала же она своего единственного Сына во искупление наших грехов. Считай это знаком дивной милости Нашей Праматери, что дала невинному жизнь вечную и куда более счастливую, чем здесь. Как и многим другим мученикам, что обитают сейчас в Покоях Света.

— Знаком милости?

Они шли сейчас по узкой тропе, Агиус зажег лампу.

— От Божества, принесшего Своего Сына в жертву в тот день, который мы по ошибке зовем праздником Преображения, в то время как это есть день Искупления, нашего избавления от грехов через жертву Нашего Господина Дайсана. И как святая Текла видела страсти Дайсана, так и мы должны были лицезреть то, что было сейчас.

— Но блаженный Дайсан сам голодал и молился семь дней! Он не был мучеником!

— Так уже много лет лжет нам церковь. А правда была объявлена ересью три столетия назад, на Великом Аддайском Соборе. Но истина не погаснет. С живого блаженного Дайсана содрали кожу по приказу императрицы Фессании, как полагалось тогда поступать с теми, кого обвиняли в тяжком преступлении. Когда вырвали его святое сердце, кровь, упавшая на землю, расцвела дивной розой. Он принял страдания и смерть, живет в Покоях Света и страданием очистил наши грехи. И только через жалость Сына Господа и Владычицы, коим является блаженный Дайсан, через Его страдания и искупление можем мы, грешники, достичь небес.

Ересь, самая настоящая, настолько она противоречила всему, что Алан знал и слышал до сих пор. На мгновение он забыл обо всем — об алтаре и о судьбе бедняги Лэклинга… Агиус был худшим из еретиков.

— Блаженный Дайсан, как и мы, был человеком. Покои Света доступны всем, кто очистит себя от пятен тьмы.

— А вот это и есть ересь, — мягко сказал Агиус. — Смотри, не споткнись об эту ветку.

Алан молча плакал.