Роберт Силверберг - Книга Черепов

— Он живет прямо за Бетани-Хоум-Роуд, сразу за; Центральной, в квартале шесть тысяч четыреста. Вы знаете, где это? Доезжаете до Центральной, мимо Верблюжьей спины, мимо Бетани-Хоум…

Десять минут езды. Сонный центр остался позади. . Мы проскочили в северном направлении через деловые: кварталы со стеклянными небоскребами и распластавшимися торговыми центрами и попали в квартал современных домов впечатляющего вида, полузапрятанных в густых тропических садах. За этим кварталом шла короткая дорожка в более скромный жилой район, и по ней мы попали к человеку, который знал ответы. Звали его Джилсон. Сорок лет, сильный загар, открытый взгляд голубых глаз, высокий лоснящийся лоб. Приятный тип. Отслеживание разного рода фанатиков было для него просто увлечением, а не какой-то там навязчивой идеей: он был не из тех, кого обуревают навязчивые идеи. Да, ему известно о Братстве Черепов, хотя называет он их иначе. Он использовал термин «Мексиканские отцы». Сам там не был, нет, хотя имел разговор с кем-то, кто был, с каким-то визитером из Массачусетса, который, вероятно, и написал ту заметку. Тимоти спросил, не сможет ли Джилсон нам объяснить, где находится монастырь. Тот пригласил нас в свой домик: чистенько, типичная для юго-запада обстановка — ковры навахо на стенах, полдюжины кремово-оранжевых горшков хопи на книжных полках, и достал карту Финикса с окрестностями.

— Сейчас вы здесь, — сказал он, постучав пальцем по карте. — Из города выедете к шоссе Черного Каньона — это скоростное шоссе — и двинетесь на север. Смотрите за указателями на Прескотт, хотя, конечно, так долго вам ехать не придется. И вот здесь, не так уж далеко от границы города… миля-другая… вы съезжаете с шоссе… разбираетесь с картой? Вот здесь, давайте помечу. Теперь едете по этой дороге… потом сворачиваете на эту… вот, смотрите, она идет на северо-восток… по-моему, по ней миль шесть-семь… — Он набросал несколько зигзагов на нашей дорожной карте и, наконец, поставил большой крест. — Нет, монастырь еще не здесь. На этом месте вы оставите машину, а дальше пойдете пешком. Дорога тут становится просто тропой, и ни одна машина не пройдет, даже джип, но для молодых ребят вроде вас никаких проблем. Это здесь, четыре мили строго на восток.

— А что, если проскочим? — спросил Тимоти. — Монастырь, я имею в виду, не дорогу.

— Не промахнетесь, — ответил Джилсон. — Но если вдруг выедете к индейской резервации Форт Мак-Доуэлл, то знайте, что немножко проехали. Ну, а уж если увидите озеро Рузвельт, тогда, значит, забрались слишком далеко.

Когда мы уже уходили, он попросил заглянуть к нему на обратном пути и рассказать, что мы там увидим.

— Люблю, чтобы мои архивы держались на уровне. Все время хочу сам съездить взглянуть, да сами знаете: всю дорогу дела, а времени ни на что не хватает.

Конечно-конечно, сказали мы. Расскажем во всех подробностях.

Мы снова в машине. Оливер за рулем, Эли с развернутой на коленях картой — за штурмана. Двигаемся на запад, к шоссе Черного Каньона. Широченная, почти пустая, за исключением нескольких здоровенных грузовиков супермагистраль жарится на утреннем солнце. Направление — север. Вскоре мы получим ответы на все наши вопросы: нет сомнений, что появятся и новые. За нашу веру или, возможно, за нашу наивность воздастся сторицей. Меня прошиб озноб среди тропической жары. Я услышал, как откуда-то из преисподней нарастает зловещая увертюра в вагнеровском духе, с издающими пульсирующие звуки трубами и тромбонами. Занавес пошел вверх, хоть я и не мог точно определить, какой акт для нас начинается: первый или последний. Больше я не сомневался, что Дом Черепов окажется на своем месте. Слишком буднично говорил об этом Джилсон: это не было мифом, но лишь одним из проявлений порыва к духовности, возбуждаемого, казалось, в человечестве этой пустыней. Мы найдем монастырь, и он окажется прямым наследником именно того, что описан в «Книге Черепов». И снова легкий озноб: а что, если мы лицом к лицу столкнемся с самим автором той древней рукописи — тысячелетним, вневременным? Все возможно, если в тебе есть вера.

Вера. Какая часть моей жизни сложилась под влиянием этого короткого слова? Портрет художника в виде юного сопляка. Приходская школа с протекающей крышей; ветер, завывающий в окнах, так нуждающихся в замазке; бледные сестры, имеющие такой непреклонный вид в своих простых очках, сурово глядящие на нас в коридоре. Катехизис. Маленькие прилизанные мальчики в белых рубашках с красными галстучками. Урок ведет отец Бэрк. Пухленький, молодой, розоволицый, на верхней губе постоянно бисеринки пота, мягкий подбородок нависает над стоячим воротничком. Ему лет двадцать пять — двадцать шесть. Это молодой священник, мучимый своим безбрачием, дрючок у него еще не отсох, и в мрачные часы он задумывается, стоит ли того все это. Для семилетнего Неда он был воплощением Священного Писания, лютого и необъятного. Всегда с линейкой, и носил он ее не зря: он читал своего Джойса, он играл роль, держа жезл наказующий. Вот он приказывает мне встать. Встаю, дрожа, испытывая желание наделать в штанишки и убежать. Из носа течет (до двенадцати лет у меня постоянно текли сопли: ной детский образ подпорчен темным пятном под носом, липкими усами из грязи; лишь созревание прикрыло краник). Быстро подношу ладонь к носу, смахиваю сопли. «Веди себя прилично!» — доносится голос отца Барка, его голубые водянистые глаза сверкают. Бог есть любовь, Бог есть любовь, а что же тогда такое отец Бэрк? Линейка со свистом рассекает воздух. Молнии исходят от его устрашающего меча. Он делает в мою сторону раздраженный жест: «Символ веры, быстро».

Я начинаю, запинаясь: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа… Иисуса Христа…»

Заминка. Сзади доносится хриплый шепот Сэнди Делана: «Сына Божия, Единородного».

Коленки у меня дрожат. Душа трепещет. В воскресенье после мессы мы с Сэнди Доланом ходили подглядывать в окна и видели, как переодевается его пятнадцатилетняя сестра: маленькие, с розовыми сосками груди, темные волосы под животом. Темные волосы. «У нас тоже вырастут волосы», — шепнул мне Сэнди. Неужели Бог засек, как мы подсматривали за ней? Воскресение Божие — и такой грех! Угрожающий взмах линейки.

«…Сына Божия, Единороднаго… Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы…». Вот я и добрался до кульминации, до того мелодраматического пассажа, который так люблю. Я говорю увереннее, громче, голос звучит чистым певучим сопрано: «Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребение. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса… возшедшаго на небеса…»