Наталья Фуртаева - Однажды где-то…

Как-то раз мою подружку Ленку какой-то маньяк в переулке остановил. У нее на нервной почве приступ смеха случился. Ну, еще бы! Ленку-то, с ее лошадиной внешностью и пятачком в кармане, кто-то собрался то ли грабить, то ли насиловать! Она как заржет! Маньяк с перепугу и дунул обратно туда, откуда вылез, на хорошей скорости. А вы бы остались на месте, когда Ленка ржет? Это и подготовленному человеку трудно выдержать, а тут еще фактор неожиданности сыграл. Думаю, тот несчастный до конца жизни по ночам будет писаться и кричать. Так Ленка и не узнала, чего он хотел все-таки: ограбить или изнасиловать. А может, просто спросить чего? Материться я не стала, а вдруг они по-русски не понимают? И все мое красноречие зря пропадет. Но чтобы успокоиться, я начала шептать молитвы. Все подряд, что помнила. И утренние, и вечерние. А кто знает — утро сейчас или вечер? Молитва меня успокаивала, давала какую-то уверенность. И я сочинила собственную молитву: «Отец наш, существующий везде, я дочь Твоя — Твоя частичка. Не оставляй меня своей заботой, дай силы мне принять напасть любую и с честью выдержать все испытания. И пусть на все Твоя вершится воля, приемлю все, что волею Твоей мне уготовано на том и этом свете…»

Я почувствовала настороженность того, кто меня изучал. Нет, угрозы или опасности по-прежнему не было. Но тот как будто замер от неожиданности, остановился и прислушался. Хотя я и шептала-то одними губами, беззвучно. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но тот, что меня изучал (кто или что?), долго не раздумывал. Туман начал редеть. Я по край ней Мере смогла свои собственные очертания разглядеть. И еще такая странность — туман не был мокрым. Ну, уходил он, как обычный туман, не оставляя капелек влаги. Я устала бояться, и эта странность меня даже не испугала.

Наконец туман, ушел совсем. И я оказалась на большой лесной поляне. Ночью я не ошиблась, я действительно была в лесу, по времени года — середина весны. Поляна была покрыта ровной молодой травкой, кое-где желтели веснушки горицвета и кремовые венчики сон-травы. Очень красивая и какая-то торжественная поляна. Правда, ощущение такое, что ты в храме! А вокруг овальной поляны росли — мама, роди меня обратно! — такие исполинские кедры, что я и представить не могла, что подобные существуют! Могучие стволы — метров десять в поперечнике — несли такие мощные и огромные кроны, что у меня челюсть чуть навсегда на колене не осталась!

Я настолько обалдела от этой картины, что низко-низко поклонилась и сказала вслух: «Здравствуй, лес-батюшка!» Я ж говорю, потребность была сделать что-то дурацкое, чтобы не рехнуться окончательно. И в голове моей прозвучал ответ: «И ты будь здравой, гостья!» Ну, это уже явный перебор! Я так и села — ноги не держали — и спросила обреченно:

— У меня глюки?

И снова в голове прозвучал ответ:

— Ты в Заповедном лесу, человек.

Мне потребовалось время, чтобы переварить услышанное, да и увиденное тоже. Я пощипала себя за руки и за ноги — нет, больно! Зажмурилась, посидела так, снова открыла глаза: все на месте — поляна, цветочки, деревья-исполины, и я посреди поляны сижу. Да что же это такое, мне же на работе надо быть! Как пить дать премии лишат… Мысль о работе была здесь настолько неуместной, что я, как Ленка, совершенно неприлично заржала. Когда истерика поутихла, спросила:

— И как же я здесь очутилась?

— Не здесь ты должна была оказаться. Не нашей волей из своего мира вырвана была и злу послужить могла. Но вынуждены были мы вмешаться, и теперь ты здесь.

— Ну, так верните меня назад, домой! В чем проблема-то!?

— Этого мы не можем. Ткань мироздания рвется от такого вмешательства, и множится зло и в нашем, и в вашем мире.

— А мне-то что делать теперь? Кто-то там какую-то ткань рвет, что б ему вечным похмельем маяться, а я, выходит, крайняя?! — заорала я от отчаяния.

— Успокойся, человек.

Ничего себе — успокойся! Да я волком готова была выть. Называется, сбегала по делам — одна нога здесь, другая там! Что мне теперь до самой смерти на этой поляне сидеть и с деревьями разговаривать? Во, перспективочка!

— Нет. Ты пойдешь к людям.

Они что — мысли читают?

— Да, мы слышим твои мысли. Можешь не озвучивать их.

— А, ну это другое дело, — я и впрямь неожиданно успокоилась. Такая вдруг спокойная стала, как покойник. А что, все нормально: деревья-телепаты, ткань мироздания, перенос из мира в мир. Все ясно — я сошла с ума. Не надо было фантастику на ночь читать. Что-то чересчур так спокойно я об этом подумала, равнодушно так… А потом так же, без паники, упала в обморок. Я же женщина, в конце концов — существо слабое, беззащитное…

Очнулась я оттого, что мне стало жарко. А вы полежите в шубе под солнышком — поймете. Солнце поднялось довольно высоко, и, хотя на поляне из-за кедров царил полумрак, все равно было очень тепло. Я села, сняла шубу. Эх! Не покрасоваться мне в ней! И обреченно спросила:

— Что же мне делать, лес-батюшка?

— Идти к людям. Твой рисунок в ткани мироздания нам не совсем ясен. Но ты пришла сюда, а не туда, где плетет свои сети зло. Ты не чуждая этому миру. И твой Бог — не чуждый. Молись своему Богу, он не оставит тебя. И мы поможем тебе, но свой рисунок ты создашь сама. Мы дадим тебе три дара, но не используй их во зло. Слушай сердце, оно у тебя доброе. И запомни — зло, как и добро, имеет множество личин. Не всегда верь глазам. А теперь ступай!

У меня под ногами тут же образовалась тропинка. Ровная такая, гладкая. И я пошла по ней. Оглянулась, а там уже никакой тропы, как век не бывало. Впрочем, и не бывало. Сказала я мысленно лесу слова благодарности и потопала между исполинами-кедрами, куда вела тропка. Вот только что за дары — забыла спросить. Тут не только это забудешь, а и имя начальника не вспомнишь, даже за премию.

Идти по тропе было легко. Да и одета я была прямо «в кон»: удобные сапожки на плоской подошве, черные джинсы, нараспашку пестренький блузон из хлопка и черный топик в облипочку. Между прочим, на мне, похудевшей, смотрится потрясающе — все недостатки скрывает и подчеркивает то, на что можно посмотреть. Не надо думать, что если я из деревни, так ни вкуса, ни стиля… Есть такие дамочки из соседнего отдела, носик морщат — дере-е-евня! Хотя носиком такой шнобель назвать… Смело, пожалуй. А то, что я всю жизнь в деревне прожила и только год назад в город перебралась — сыновья настояли, так это не делает меня второсортной. Скорее наоборот. У меня на этот счет мнение особое.

Вот так и топала я часа два уже, а исполинский лес все не кончался. Тропинка вилась между мощнейшими стволами, покрытыми мхом. Под сплошными кронами стоял густой сумрак, почти ночь. Никакой растительности, никакого зверья, странная тишина: только лег кий шорох ветвей да изредка сверху, как будто издалека, птичий пересвист. Странно, усталости я не чувствовала, хотя тащила в руках шубу, сумку и шляпу. Наконец деревья стали вроде как чуток поменьше, вокруг посветлело, да и росли деревья уже пореже как-то. Еще часа через два я начала уставать, под деревьями появились солнечные зайчики. Кое-где между корнями пробивалась травка, между деревьями просветы увеличились, и деревья были уже этак метров пяти в диаметре. Шагала я бодро, думаю, километров тридцать протопала — вот это лесок!