Кэролайн Черри - Эльфийский Камень Сна

— Да.

Граги снова вздрогнул, глаза его закатились, и он застонал.

— Граги видит. О, я вижу, я вижу, я вижу тьму.

— Она близко, Граги?

Все его члены содрогнулись в конвульсии. Он забормотал, и постепенно это бормотание облеклось в слова.

Черной-черной тьмой оно возлежит,

И горе тому, кто встретит его на пути;

Холодом жжет и живет в бессердечье своем,

И сердце ничье не сможет это вместить.

Арафель вздрогнула и положила руку на шею Финеле.

— Я разгадала твою загадку. Лучше бы я этого не делала.

На мгновение, казалось, Граги лишился рассудка. Затем он начал приходить в чувство и, обхватив себя руками, снова принялся раскачиваться взад и вперед.

— Холодно, — жалобно проскулил он.

— Да, холодно. И в этом есть доля и моей вины. Я отвечаю за это. И все же — уважишь ли ты мою просьбу, Граги?

Он поднялся, еле доставая ей до пояса, и посмотрел на нее снизу вверх, а когда она, ухватившись за гриву Финелы, взлетела ей на спину, ему и вовсе пришлось задрать голову.

— Граги сделает, что сможет, — ответил он. — Я постараюсь. Я очень сильный.

— Маленький братишка, я не сомневаюсь в этом.

Глаза его блеснули.

— Я братишка?

— Братишка, — повторила она.

Он рассмеялся и побежал вприпрыжку вслед за лошадью, когда та тронулась с места. Но кобылица все увеличивала шаг, и загрохотал гром, и Граги отстал, не обладая такой скоростью. Вспыхнула молния, и под ветром вздохнули деревья. Граги остался позади, где вскоре должна была разразиться гроза, где уже лепетал дождь и ворочался гром.

Арафель неслась земными путями, не осмеливаясь вступить в иной мир. Впереди, на севере, действительно сгущалась тьма, в которой не было видно ни звезд, ни облаков, лишь мрак и все усиливающийся холод.

Древними были эти холмы возле Донна, гораздо древнее людей. Там были узилища, но основания их поколебались, и то, что вырвалось на свободу, лишь временно вернулось туда в поисках приюта.

Более сильные духи просыпались медленнее, ибо их сковывали более крепкие узы, но кроме этого светлого места тьма повсюду сгущалась, предвещая зло. И Арафель не собиралась слепо бросаться на нее; сначала все надо было разузнать — как далеко она распространилась, и что объяла, и чем вооружена. Она могла бы скрыться ненадолго в Элде, но тьма могла прорваться и туда.

«Бессердечной» назвал ее Граги в своем полубезумном бормотании, но это было очень верным именем, как она ощущала, таким же верным, как любое другое.

Он спал, хоть и урывками, и Бранвин была рядом, но большую часть ночи он лежал без сна, сжимая камень, помня о нем постоянно, хоть и не пользуясь им.

Драконы шевелились в его видениях, и сверкали копья и эльфийские доспехи — древние войны.

Лицо, по-эльфийски прекрасное, мелькало рядом: «князь эльфов», — шептали тени, пугаясь его лучезарности. «Лиэслиа», — промолвил Киран, но это был только сон. С тех пор прошли многие годы — их было столько, сколько листьев в лесу и дождевых капель в грозу. Земля миновала пору своей юности с тех пор, как он впервые ступил на нее — брат безвозрастной Арафели.

Но когда взглянул, действительно взглянул сквозь камень на то, что окружало их, видение его было серым и странным, и ему показалось, что он заблудился среди деревьев, совсем не похожих на те, что он знал. Он вспомнил тьму, сгустившуюся среди холмов и заслонившую от него море, и все же тревога пронизывала его и мысль о силе, способной заглушить камень.

Сила Арафели? — гадал он. Но она была темной в отличие от ее созданий, и страх не походил на тот восторженный ужас, который он испытывал перед ней. Есть ли у нее темный лик? А может он был у Лиэслиа? И от чего может померкнуть камень? Арафель, что мне с ним делать?

«Для защиты, — сказала она. — Я не прошу, чтобы ты пользовался им. Только чтоб у тебя оставался выбор».

Неужто час его пришел? Или я всего лишь увидел, что таилось за нашим покоем и миром все эти годы?

«Не ходи в Элд», — сказала она, и он верил ей и не позволял себе думать о нем в эти серые неверные часы, когда разделявшая их пелена истончалась. «Я не иду к тебе». И снова: «Вправду ли я отсутствую здесь, когда ухожу туда? Или лишь грежу?» И мысль об испуге Бранвин, если она проснется и застанет его растаявшим, заставляла его сопротивляться не меньше, чем приказ Арафели.

А когда рассвело, он сделал вид, что проснулся, и улыбнулся своей жене, и поцеловал ее, а за прорезью окна пели птицы, и на них струился нежный влажный свет, ибо была весна, и они укрылись одеялами, но свежий воздух бодрил, и они уже не пользовались ставнями, которые закрывали на зиму.

— Им все нипочем, — сказал он о птицах. — Послушай, как они поют сегодня утром.

— Ты отдохнул? — спросила она, изучающе глядя ему в лицо.

— О да, — он не хотел ей лгать, и все же сделал это. Он улыбался на протяжении всего завтрака…

— Мы сегодня поедем? — спросил Келли.

— Замолчи, — резко оборвала его Бранвин. — Нет, не поедете. Оставь отца в покое.

И Келли тут же умолк, что было так на него непохоже; и Мев дернула брата за рукав и ничем не показала, что слышала его вопрос.

И отчаяние охватило его, но он взъерошил Келли волосы и сделал вид, что ничего не произошло.

— Посмотрим, — ответил он. — Ведь все в порядке, не так ли?

— О да, — поспешно ответила Мев, широко раскрыв глаза, уж слишком поспешно.

— Да, — согласился Келли.

Так они все выучились лгать. «Это не так» — рвалось у него с языка, но он сдержался, только чтобы не нарушить мир и желая лишь одного, чтобы дети чем-нибудь провинились или начали вертеться на своих местах, или спорить из-за масла, как это бывало в другие дни.

И все же он продолжал улыбаться, несмотря на свою усталость, усталость слишком большую, чтобы у него достало сил ссориться с дорогими его сердцу людьми. Его лишь встревожил его готовый вспыхнуть гнев, но он загнал его вглубь и продолжал есть свой завтрак, хоть чрево и не желало принимать пищу, и посматривал на нахмурившуюся Бранвин, которая беседовала с детьми о том о сем и отдавала им распоряжения, а они лишь послушно соглашались опять-таки с несвойственной им покорностью. «О, избавь меня от этого», — взмолился он, не думая ни об их, ни о своих грядущих днях. Он малодушно поддался мгновению, как раненый навылет отдается своей ране. Киран поставил свою чашу.

— У меня дела, — промолвил он и поднялся, и все тут же уставились на него, даже Мурна, присутствовавшая в этом семейном кругу за столом. Она смотрела детскими глазами такими огромными, что, казалось, бледное лицо ее исчезло, и вид ее показался странным ему. Неужто даже Мурна так хорошо все понимала про него? И Бранвин, и дети…

— У меня дела, — повторил он.