Федор Чешко - Урман

Отправились затемно, вскоре после полуночи, едва успев счесть своих и вражьих упокойников.

Своих нашли семерых (это ежели без Кудлая да его сотоварищей, которые, скорее всего, уцелели — просто попрятались, не имея смелости глянуть в глаза родовичам). Раненых оказалось гораздо больше, однако почти все ранения были легкими; многие из тех, кого попятнали вражьи стрелы, шагали теперь в поход к мордовскому граду — шагали без жалоб и от других, здоровых, не отставали.

А вот вражьих тел много осталось возле порубленной воротины да на поляне. Мужики, стаскивавшие мертвых мокшан в единое место, сперва прислали сказать, что тех нашлось тридцать, потом — сорок; когда же число это выросло до шести десятков, Яромир решил, что первые сведения ближе всего к правде. «А то вы, чего доброго, насчитаете вдвое больше, чем в мордовском граде всех жителей. Рады, что мне недосуг проверить?!» — сказал он. Раненых врагов якобы не нашлось вовсе. Те же мужики клялись чем попало — матерями, детьми, богами, матерями богов а детьми своих матерей, — что сбежавшая мордва всех раненых утащила с собой. Клятвы были до того искренними, что Кудеслав немедленно заподозрил клянущихся во вранье. Однако делиться своими подозреньями с Яромиром Мечник не стал: во-первых, уже ничего не исправишь, во-вторых, мокшане при подобном положении дел с вятичскими ранеными обошлись бы точно так же, а в-третьих, старейшина наверняка и сам про все догадался.

К мордовскому граду Яромир не пошел — слишком много забот было у него в собственной общине, чтобы еще и по чужим шастать. Поставил над уходящими Кулеслава да Велимира, приказал им долго с мокшей не возиться и быть обратно не позже чем через три дня (с удачей или без нее — это уж как повезет). А потом он узнал, что с уходящими собирается Белоконь, и вовсе позабыл о них думать: волхв небось порадеет о походе не плоше старейшины.

Кудеслав опасался засад. Хоронившихся вокруг градской поляны мордовских лучников пришлось-таки долгонько выковыривать из лесу (малой-то кровью вятичам отделаться удалось, а вот сил да времени было убито преизрядно). Если мордовские засадщики проявили такое упорство возле чужого града, то что же они способны учинить на пути к своему?!

Однако покуда все было спокойно. Вятские воины шли по чаще-кормилице полночи и все утро (собственно, шли не все: Белоконь и Велимир ехали верхами, причем на Велимирова коня Мечник еще и вьюк какой-то пристроил). Перед полуднем останавливались на краткий отдых; вновь тронулись в путь… И никаких мордовских засад.

Лисовин посмеивался: «Экого страху мы на них напустили! Бегут небось без оглядки — от каждого куста да от собственной тени шарахаются!» За ним то же повторяли другие. А Белоконь бурчал: «Самохвалы! Ниже носы задирайте: ветер-то встречный, как бы через нос остатки ума из пустых ваших голов не повыдувал!»

Кудеславу же было муторно. Ему не давали покоя черные мысли, будто мордва (которая теперь тоже оскудела воинами и две большие засады попросту не осилит) бросила сухопутную тропу без охороны потому, что ожидает для себя бедствий с реки. И ежели эта Кудеславова догадка верна, то, стало быть, мокшанам неизвестна судьба вятских челнов. А если судьба челнов им неведома, то и отбили эти самые челны не мокшане. Очень уж ладно выходит: на торг мимо мордовского града вятичских лодей проплыло куда меньше обычного (только изверги мимо него проплыли), вот и решили недобитые, бегущие восвояси мордвины учинить засаду где-либо на берегу. Потому как вятичи и впрямь отправились бы в этот вот нынешний поход речным путем — будь у них на чем плыть.

Или все не так?

Ведь наверняка же приступавшие к Вяткову граду мокшане видели, что ни на берегу, ни возле причала больших челнов нет. Может, напастьники вообразили, будто еще до их появления вороги отплыли разорять гнездо мордовского рода? (Сама-то мокша шла в свой набег на вятичей берегом — это куда быстрее, чем выгребать противу течения полноводной весенней Истры; так что вполне могла разминуться со сплавляющимися по реке челнами). Вообразили, значит, такое и сломя голову помчались на подмогу своей общине…

Но тогда вновь выходит, что мордве неведома злая судьба вятичских челнов!

Чем дольше Кудеслав ломал надо всем этим голову, тем муторнее ему делалось. Выходит, правда то, что он боялся произнести вслух во время недавнего разговора с Яромиром? Выходит, на челны напали слобожане? Может быть, с извергами; может быть, с нездешними мордвинами; может быть, и не без дружинников Волка — Кудеслав же не видел лучников, засевших на обрывистом берегу! Потому лодьи извергов ушли прежде общинных челнов; и потому Зван ни единого человека не дал в охрану общинного товара: не хотел своих подводить под опасность, да и для другого они были ему нужны, свои-то, — чай, в слободе мужиков-воинов не густо… И теперь благодаря содеянной подлости да глупой глупости пащенка Кудлая заваривалась-таки нешуточная свара с мордвой (та самая, которой припугивали Яромира Волк да Толстой); и если свара эта получится долгой, то оскуделый на воинов род вынужден будет звать на подмогу Волка, а там и под руку его родителя становиться… И слобода с извергами получат-таки защиту.

От иноязыких соседей.

От общины.

На костях своих же сородичей… Пускай Чернобаю, Слепше да Ждану Старому они уже вроде и не сородичи, но кровь-то своя!

Кровь…

Своя кровь…

Пролита своими же…

Значит, Ковадло и десяток слобожан, отправившихся в этот поход, такие же враги, как и… Нет, не такие же. Они во сто крат хуже мордвы, потому что пролили кровь сородичей.

Если бы еще нынешним вечером Кудеслава вздумали уверять, что он будет желать мордовской засады как величайшего счастья, Мечник бы просто-напросто отмахнулся от умалишенного прорицателя (отмахнулся — это в лучшем для прорицателя случае). А теперь он действительно мечтал напороться на засаду мокшанских воинов — за последнее время она бы стала единственным (хотя и слабым) опровержением страшных догадок.

Только Мечниковым надеждам не судилось исполниться.

Хорсов лик ощутимо клонился к закату; до мордовского града уже было рукой подать (пешком получилось вроде бы даже быстрее, чем по реке, — впрочем, редко кому случалось этак вот торопиться при пешей ходьбе через лес).

Да, близился конец переходу, а вокруг по-прежнему не было ни слуху о мокше, ни духу мокшанского.

Кудеславу надоело в одиночку расхлебывать подозрения да мрачные мысли. Он решил догнать Белоконя.

С того мгновения, когда волхв появился на градской поляне среди умирающих и убивающих людей, он и Кудеслав обменялись лишь парой десятков слов — и то уже в походе, во время короткой дневки. Белоконь рассказал о Векше: здорова, мол, благополучна, только очень тоскует (по Мечнику, стало быть). Кудеслав поведал о нападении да об утрате челнов. Поведал коротко, скупо, потому что, едва успев заговорить, сообразил: хранилышку уже все известно. Наверное, от Велимира, или от старейшины, или — что вероятнее — от обоих.