Федор Чешко - Урман

Кудеслав равнодушно кивнул: мало так мало.

На этот раз Лисовин и мокшанский голова препирались довольно долго. Наконец названый Кудеславов родитель разъяснил:

— Он согласен еще и своего молодшего сына нам отдать. Однако же хочет, стервец, чтобы и от нас в их граде двое остались. Причем непременно хочет меня.

— А как же мы с ним без тебя объясняться станем? — растерялся Мечник. — Где ж теперь искать кого-то, кто знает по-ихнему?

Велимир лишь руками развел.

А мокшанский старейшина вдруг сказал:

— Искай надо нет. Я ваш молва разумей.

Кудеслав тихонько порадовался своей недавней предусмотрительности. А потом усмехнулся и сказал Велимиру, хмуро косящемуся на старого мордвина:

— Ну, быть по сему, оставайся у них. А вторым… — Он вновь усмехнулся. — Вторым к ним пускай Ковадло идет. Все-таки в нашей общине он человек не последний.

Лисовин тоже оскалился в мимолетной ухмылке.

— Но ты уж смотри, — сказал он, — ежели со мной что эдакое приключится, уж ты сполна вымести на этой дряхлой мокшанской стерв… ст… старейшине.

По сухому непроницаемому лицу главы мокшанского рода невозможно было угадать, понял ли старый мордвин Велимирову обмолвку. Наверное, понял — больно уж его лицо стало сухим и непроницаемым.

Решив, что Велимиру пока ничего угрожать не может (хоть мордовский старейшина вроде был еще волен в своих поступках, сподличать он не решится: место открытое и до тына не ближе, чем до опушки, скрывающей вятичских лучников), Мечник отправился звать Ковадла. Пуще всего тревожило Кудеслава, что Огнелюбов наперсник может заартачиться. Звану, мол, без меня обойтись тяжко; общинный достаток оскудел, а вы еще хотите оторвать мои руки от нужной роду работы… И ведь не вразумишь!

А хорошо было бы его в заручники. Тех слобожан, которые здесь, обезголовить; Звана до поры оставить без ближнего советчика…

И тут вдруг поразила Мечника новая мысль — он аж запнулся было на полдороге.

Ведь в слободе мужиков не так-то и много. Если подозренья верны и Зван Огнелюб впрямь отряжал своих для нападения на челны, а вчера еще и этих вот, которые сюда пришли, отрядил на подмогу общине, то что же выходит? Выходит, в слободе нынче вовсе мужиков не осталось, либо (что правдоподобнее) нападавшие на челны успели вернуться и многие (ежели не все), которые здесь, и есть те самые нападавшие. Так что же делать? Идти вместе с ними на поиски ими же захваченных общинных товаров — и нарваться на какую-нибудь пакость? Под благовидным предлогом отослать в слободу — и потерять из виду? Как ни выверни, получается то плохо, то еще хуже…

Не успел Кудеслав появиться на опушке, как Белоконь (тот оказался на том же месте, только не сидел уже, а стоял, озираясь по сторонам) окликнул его:

— Подойди-ка! Да скорей же, будь милостив, поскорее!

А когда Мечник, недоумевая, подошел, волхв притянул его к себе вплотную и зашептал: — Нам с тобой пройтись надобно. Прямо теперь же. Не спрашивай ничего, сам поймешь через миг-другой. Ну?!

Прямо теперь же не получилось. Сперва Кудеслав потратил несколько мгновений на Званова подручного: «Сходи-ка пособи Велимиру мокшан уламывать. Я бы сам вернулся, да вишь — у Белоконя во мне надобность объявилась. Разве волхву откажешь?» Так-то. Клюнул Огнелюбов наперстник; отправился, слова единого не сказав. А уж когда узнает, в чем дело, артачиться не посмеет: побоится выставить себя трусом. Потом, уже двинувшись было к волхву, Мечник спохватился, вернулся на опушку и прокричал Лисовину, чтоб тот напомнил мордве отвести от реки засаду. Мокшанский староста вроде не выказал удивления и отнекиваться не стал. Значит, верна догадка: мордва ждала отмстителей с реки.

Еще на миг Кудеслав задержался возле Злобы: рассказал про заручников, которые вскоре должны пожаловать, да велел следить, чтоб от мокшан не было никакого обмана.

Волхва пришлось догонять.

Шел он, правда, медленно, то и дело нетерпеливо оглядываясь, — ждал, значит. Ох и срочным же должно быть дело, для которого ждут подобным вот образом!

А когда Кудеслав, на ходу застегивая пояс с оружием, поравнялся с Белоконем, шаг сбавлять не потребовалось. Наоборот, это хранильник прибавил прыти, да так, что Мечник поспевал за ним едва ль не бегом.

Путь шел в гору, по гребню огибающей мокшанскую луговину лесистой гривы. Чаща густела, становилась все глуше, все сумрачней. Нетихие разговоры вятичей, оставшихся близ опушки, слышались теперь малоразборчивым бормотанием. С растущим беспокойством Кудеслав поглядывал то на маячившую в паре шагов впереди спину волхва, то назад, через плечо, — туда, где остались свои (причем остались без путного главенства). Не далековато ли собрался друг Белоконь?

Наконец Мечник не выдержал, спросил тихонько:

— Куда идем-то?

— На встречу, — так же тихо ответил хранильник, не убавляя шагу и не оглядываясь. — Не хочу, чтоб прочие ее увидали. И она не хочет.

Волхв внезапно остановился и обернулся к едва не налетевшему на него Кудеславу:

— А ты разве не чуешь?

— Не-е-ет… — растерянно протянул Мечник.

Белоконь как-то странно задергал головой — видать, при ходьбе пояс у него сдвинулся и натянувшиеся усы-косицы мешали разогнуть ссутуленную спину.

— Непонятно, — протянул хранильник в конце концов, с сомнением разглядывая своего спутника. — Я-то думал, ты еще прежде меня зов услыхал, потому и заторопишься по‑любому разделаться с мокшей… Она же не меня — тебя кличет!

— Да кто «она»? Мокша, что ли?

— Сам ты… — Белоконь раздраженно отплюнулся от лезущего в рот комарья. — Неужто тебе так мало перешло от отца твоего? Не услыхать, что она кличет, — это уж, знаешь ли…

— Да кто она-то?

— Не ори, — буркнул хранильник, настороженно озираясь.

Кудеслав тоже оглянулся. Лес как лес. Весенний, пышнотравный да редколистый — небось летом, когда древесные кроны наберут силу и занавесят собой чащобную землю от Хорсова света, станет наоборот. Живой лес, радостный. Вон по стволу да ветвям недальней березы шныряет поползень, а вокруг вьется стайка синиц… Ишь, звенят — весело, прозрачно, чисто. Их одних и слыхать. Что же за непонятный зов чудится Белоконю? Впрямь захворал старик?

А день уж заметно кренился к вечеру. Теплые блики, испятнавшие травяную зелень да белые березовые стволы, тускнели; из ярого золота оборачивались червонною медью.

Волхв опять перестал замечать спутника. Стоял неподвижно, вперившись взглядом все в ту же сторону, куда недавно почти бежал на неведомый зов; и вновь хранильниково лицо напряглось да взмокрело, словно бы от труднопереносимой боли…

Некоторое время Кудеслав терпеливо ждал пояснений. Когда же терпение его иссякло и с языка уже готово было сорваться что-нибудь вроде: «Или растолкуй, чего деется, или я обратно пошел», Белоконь вдруг обмяк и устало опустился прямо в траву.