Федор Чешко - Ржавое зарево

Он смолк на миг, затем продолжил прерванное:

— Вот… А все мы четверо, кого в совокупности прозывать Корочуном тоже будет верно лишь отчасти, храним это… Я чаю, ты уж догадался, чье это место…

Да, Мечник уже догадался об этом.

И еще он догадался, почему Корочун пришел сюда… почему Корочун не мог не прийти сюда этой ночью. И почему он счел возможным бросить вятича да своих присных без охороны.

— Это лишь если ОН-ОНА меня извинит, — бесстрастно сказал волхв. — Верней, не меня, а нас, раз уж и ты сюда угодил. Извинит — позволит нам обоим вернуться в тот самый миг, в который я перешагивал через порог своей обители. А не простит — ничто уже не поможет. Ни мне да тебе, ни моим присным… — Волхв снова замолк.

Да уж, если простит…

А простит ли?

Редко, очень редко вмешивается это божество в людские дела; его настолько бесполезно донимать обычными житейскими просьбами, что люди почти не вспоминают о нем… даже тогда, когда рискуют навлечь на себя его гнев — ледяной, неотвратимый, смертельный.

Именно так не вспомнил о нем нынешней ночью и Кудеслав, напросившись заглянуть в будущее. И теперь остается лишь ждать: чем ОН-ОНА посчитает содеянное нынче Корочуном (ВСЕМ Корочуном) и Мечником? Злоумышлением против порядка времен? Делом бессмысленным и безвредным?

ОН-ОНА.

Бог.

Или богиня.

Счи ' слень.

Или Счисле ' нь.

Нет, мудрые говорят не «ИЛИ», а «И».

А еще вот как говорят мудрые: прорицатели вопрошают о грядущем богов да Навьих, а боги да Навьи вопрошают Его-Ее.

И если Двоесущному может показаться преступным даже безобидное шныряние в одиночку вдоль теченья Время-реки, какой же гнев Счи ' сленя-Счисле ' ни должна вызвать попытка множественного перехода с Берега на Берег? Где ж еще искать помощи против Борисветовых зайд, как не здесь?

…Волхв безмолвно и безотрывно глядел в трескучее пламя лучины, и вятич тоже притих. Мелькнула, правда, в его хитрой вятской голове мыслишка: а не попросить ли Двоесущное божество отправить Кудеслава Мечника в то мгновенье, когда ржавая тварь уворачивалась от сработанного Званом клинка? Уж тогда бы…

Но нет: Счисле ' нь не может исправлять минувшее. Она не вершительница, а созерцательница. И Счи ' слень не может. Он не повелитель, он блюститель порядка времен, он страж, которому дано лишь миловать. Или карать.

…Плавным движением Корочун протянул руку к лучине, из пальцев его выпал небольшой кружок, тускло взблеснувший медью. Выпал, да не упал, закачался на кожаном ремешке. Не та ли это блестяшка, которую старец качал над ведовскою жаровней, отправляя Кудеслава в грядущую жизнь? И не знак ли Счи ' сленя-Счисле ' ни выбит на ней — на блестяшке то есть?

Не разобрать.

Раскачивается ведовская медь, вспыхивает, меркнет и вновь брызжет ярыми сполохами… Нет сил оторвать взор от этого мерного взблескивания, веки наливаются мутной сонливой тяжестью, но ни смежить их, ни распахнуть пошире тоже нет сил, глаза будто омертвели, и чтобы уследить за чаровной вещицей (а не следить за нею никак нельзя), приходится столь же размеренно поворачивать голову — влево-вправо, влево-вправо… или это весь мир, расшатанный колдовскою медью, покачивается вокруг тебя?

— Поделись самым дорогим, что только имеешь!

Волхв ли заговорил, зазвучал ли выжженный на увечном дереве знак?

Не важно.

Правая рука вятича дернулась было к мечу. Но нет, ведь мечом нельзя поделиться, как нельзя поделиться и Векшей — то и другое… верней, того и другую можно лишь отдать или не отдать… А пальцы левой руки, уже все решив за своего хозяина, тянут из-под рубахи лядунку с пеплом родительского очага.

— Отсыпь в огонь!

Встал, шагнул, но мир продолжает качаться… Казалось бы, намертво затянутый узел с трусливой готовностью уступает первому же нетерпеливому прикосновению, заскорузлый мешочек развевает освободившуюся от пут горловину…

Тонкая струйка пепла и крохотных угольков прошивает бесстрастное ровное пламя и увесисто падает на землю чем-то цельным, округлым, багряно-черным.

— Хватит. Подними и спрячь.

Огонь крепнет, разрастается, опаляя твое лицо сухим ровным жаром… Нет, это ты нагнулся.

Крупный лал отвердевшей кровяной каплей срывается с твоих пальцев в черноту лядунки, и ты с внезапной поспешностью вновь захлестываешь лядуночное горло шнурком — крепко, неразвязываемо, будто бы навсегда — и роняешь за пазуху кожаную похоронку непрошеного и непонятного дара…

…Кудеслав еле устоял на ногах, еле сумел побороть подкатившую к горлу вязкую отвратительную кислятину.

Нет, ничего страшного не произошло. Просто наваждение, исподволь да вкрадчиво втягивавшее в себя Мечника, покинуло свою добычу разом, неожиданно, вдруг. Обидно покинуло — словно выплюнув.

Благодарствие, что этот плевок хоть ногой не растерли… а ведь могли.

— Пойдем, человече.

Волхв уже спускался с бугра, то и дело оступаясь на неровностях дорожки-улитки.

Скользнув последним опасливым взглядом по березе-божнице да по замысловатому светочу (надо же, сколько времени горит, а пламя малой чути по лучине не проползло, и нагара ни на чуть не сделалось больше), Кудеслав подхватил с земли меч и заторопился вслед за хранильником.

Старика вскоре пришлось вести под руку. Он еле переставлял трясущиеся ноги, судорожно цеплялся за вятичев рукав и бормотал бессвязно, словно хворый либо хмельной:

— Думаешь, я взаправду?.. Ради прощенья?.. Не-е-етушки! Мне-то знамо: за такое ОН-ОНА не карает. Вот прорицателям, бывает, достается по-злому. За раскрытие того, чего не след… Что может… изменить… А Кудеславу показать его же во Ставрах — тьфу… Ему… Ей… Им… Времени. Дозволено теперь воротиться… откуда ушли… Будто не уходили… Ох, мил-друг, давай-кось передохнем!

Передохнули.

Потом спустились к подножью бугра и снова передохнули.

Потом, уже уходя с поляны, Мечник оглянулся и не увидел ни каменной дорожки, ни березы, ни огонька дивной лучины. Голое всхолмье, гнилой пень на вершине — и все тебе чудеса.

Волхв постепенно делался прежним.

— Пошли-пошли, — бурчал он. — А только не больно спеши — спешить нам теперь не надобно. Да, вот еще… — Корочун вдруг остановился, нашарил Мечникову ладонь и ткнул в нее ремешок с медным знаком Счи ' сленя-Счисле ' ни. — Бери, так мне велено. Только гляди, человече! Ой, гляди! Сие забавка опасная.

— А для чего мне это? — спросил Кудеслав. — И лал подарен — тоже зачем?

— Приспеет пора — дознаешься. — Старец вновь двинулся с места. — Сказки-то тебе мамка сказывала? Помнишь, как там колдуны да иные-разные: возьми, мол, авось пригодится… Ладушки, идем уж. Чем нас еще нынче пожаловали, так это сном-отдохновением. Покуда, стало быть, не наспимся, рассвету не быть. Но это лишь для нас с тобою, для прочих же… Э, все едино ты не поймешь!..