Ольга Ксенофонтова - Иноходец

— Ты кто? — вдруг сказал ближайший гвардеец и потянул ее за платье, а мадам удивилась его вопиющей молодости.

— Я хозяйка этого дома, — сообщила Хедер, вырывая край платья. — И мы закрываемся. Попрошу на выход, господа офицеры.

Про офицеров им понравилось, про выход — нет.

— А если ты хозяйка, то где твои му… музыканты!

— Дома, чего и вам желаю, — проговорила Хедер, дошла до двери, распахнула ее. — Прошу!

Резкий удар ноги захлопнул дверь. Демарш не удался. Гости сочли, что она им хамит, и вечер приобрел пикантность. Назревало мордобитие. И Хедер поняла, что отвертеться удастся вряд ли. В том смысле, что первой мордой явно будет ее собственная.

Потом показалось, что от страха начались слуховые галлюцинации.

— Кто здесь заказывал музыку? — услышала она голос.

Музыка Межмирья!

Похожая на марш, легкая, осторожная, но скрывающая в себе непредсказуемые повороты. Его собственная музыка.

— О! — сказал кто-то из гвардейцев.

Это «О» относилось к Джерарду. Видок у него был тот еще. Где он берет эти похоронные костюмы? Белый верх, черный низ. Отвратительно хорош. По-театральному хорош.

— Колыбельная к вашим услугам, — пояснил Джерард, и почесал за ухом.

Он делал это так, что Хедер всегда спрашивала — почему не ногой.

— Пора спать.

Джерард встал с любимого подоконника, сделал шаг навстречу гвардейцам. Такой особенный шаг, после которого все как-то похватались за оружие, и Хедер поклялась бы, что протрезвели.

На самом деле он ничего не делал. Точнее, болтал. Вроде о детях, которым давно пора спать. Да, они и впрямь были детьми, разбалованными, хмельными, но эти дети уже приобрели опыт битв, и этот опыт на данный момент удерживал их от того, чтобы напасть первыми. Хедер на всякий случай отступила. Джерард был мастером тонко раздражающей болтовни. Кто-то из них обязательно не выдержит.

Не выдержал. Тот же, который хватал Хедер за платье.

Джерард смотрел на свою руку, с которой капала на пол кровь. Просто стоял и смотрел. Есть всего лишь два типа людей: те, кого собственная кровь пугает и заставляет отступить и те, кого она приводит в еще большую ярость. У этого был удивленно-исследовательский вид. Хедер взялась за перила. Перила дрожали.

Дрожали ступеньки лестницы. Дрожали, наверное, и стены, но только Хедер не хотелось их трогать.

Джерард рассматривал свою руку, кровь все не останавливалась. Он перестал обращать внимание на окружающих, отчего каждому из гвардейцев вдруг показалось, что следят за ним лично. Контуры стен поплыли, разогревшись, и дело было не в количестве выпитого.

Музыка грохотала, как прибой у скал Немефиса.

Посыпались последние стекла из основательно пострадавших окон. Как от удара тараном, вынесло входную дверь. Наружу.

Джерард перематывал пострадавшую руку носовым платком, критически прилаживая каждый новый виток.

«Сейчас дела пойдут поживее», — подумала Хедер.

Утро Хедер встретила под аккомпанемент сдержанной ругани и стука столярных инструментов надежды и опоры сеттаорского войска, под руководством Джерарда осваивавших на скорую руку ремесло стекольщика и плотника. Похмельное воинство проклинало каждый удар молотка, а не работать не получалось.

Хедер, зевая, выглянула из окна, и бросила Джерарду крошечную иголочку, завернутую в записку с предложением ткнуть себя куда-нибудь, не то лопнет от гордости. Он скривил любимую гримасу, но вскоре орда с молотками убралась прочь. Должно быть, в ближайший кабак.

Спустившись, мистресса задала только один вопрос: отыскал ли он что-нибудь в архиве полезного и познавательного?

— Только одно, — ответил Джерард, — что я — последний.

— А что будет потом? — как-то глуповато отреагировала Хедер.

— Потом придет время богини, и в Иноходцах не будет нужды.

— Подумай, чем придется заняться. Может, станешь гвардейским старшиной?

Это наспех слепленное замечание его не рассмешило. Джерард остановил на ней взгляд, и кивнул:

— Я подумаю.

Ей стало холодно и неуютно. С Иноходцем Джерардом она разговаривать не умела и не желала.

С кем тогда говорит Рэми?

Возможно, с кем-то третьим, Хедер. Тебе этого человека не узнать.

Он позволяет прикасаться к себе, он шутит с тобою, он танцует с тобою, наконец. Но слишком много воспоминаний на двоих. Ты не смеешь дотронуться до его щеки, опасаясь опять почувствовать под пальцами эти проклятые камни.

Рэми — смеет, потому что ее сила — в незнании.

Ты уже хуже Моран и Гэйл, вместе взятых. Ты то и дело оказываешься в роли соглядатая, отговариваясь тем, что боишься за свою вышивальщицу.

Что самое сложное? Смотреть, как эти двое сидят на крыше, его голова на ее коленях, и Рэми перебирает-лохматит его сильно отросшие волосы, а он болтает свои смешные глупости, на которые мастер… Или — не столкнуться на обратном пути с Джорданной?

Гард и псы, девочка, а тебе-то он зачем? Ты уже видела, как он убивает, и тебе интересно, как он умеет ласкать? Прости, но, кажется, этот зверь уже обрел свою дрессировщицу.

Итак, я готов к судьбоносной встрече!

А ты, Иноходец? Ты ведь человек?

Я знаю теперь о тебе много, но все это разрозненно и несистематизировано.

Я даже знаю твое имя. И знаю, что по старому пророчеству ты должен стать последним из Иноходцев. Полоумные старцы не сказали почему, но сладкий холод в солнечном сплетении подтверждает мои догадки. Должно быть, я выйду победителем. А ученик у тебя есть? Наверное, нет.

А дети?

Ну, конечно же, нет, потому что Межмирье ревниво и делает своих любовников бесплодными. Оно и само бесплодно, как и положено такому шлюховатому пространству.

Пора взглянуть на тебя поближе. Я соскучился. Мне нестерпимо хочется захлопнуть за твоей спиной двери в построенный мною лабиринт и понаблюдать. Хочется дотронуться до тебя. Узнать, так ли ты несгибаем, как кажешься.

Ты придешь сразу или чуть подождешь? Я не убил этих людей, а всего лишь немного изменил их. Достаточно для того, чтобы они испугались. Чтобы стали звать на помощь.

Я специально искал тех, кто знает все сказки про тебя.

Джерард.

Обычно здешние имена ничего не означают, но твое имя много значит для меня.

Это мое освобождение, моя воля к жизни, вкус вина, шум ветра, цвет и запах, и даже острый шип цветка, вонзившийся в ладонь… Это ожидание и гнев, и страсть, и холодный расчет. Неоцененные и неоценимые чувства. Чувства, неведомые прежде.

Ты готов?

Я — да.

— Это ваша несравненная дива? — полюбопытствовал Джерард, выглядывая из-за края декорации.

Мадам Хедер фыркнула, заметив его скепсис: