Ольга Ксенофонтова - Иноходец

Хедер медленно, по шагу в минуту, поднималась по лестнице.

Дверь не была заперта, но в этом не было ничего хорошего.

Хедер осторожно вошла, зацепилась юбкой за угол, с тихим проклятием оторвала кусок ткани. Разговор явно не удастся.

— Джераард, — позвала она, протянув гласную по своему обыкновению, — это я. Извини, что так поздно, но нужно поговорить.

Он не спал, а лежал на кушетке одетым и смотрел в потолок. Отчего у него так странно запрокинута голова? Почему он держится за грудь?

— Что случилось?

В растерянности, не получая никакого ответа, незамеченная, Хедер только стояла и смотрела на его лицо, повернутое в профиль. А на виске — крупные капли пота, стекающие молниеносно вниз. Одна, вторая, третья. Приоткрытые губы. Спутанные отросшие волосы падают на широко раскрытые глаза.

Мистресса подошла ближе, потрясла за плечо.

— Джерард?

Взгляд нехотя, с трудом сфокусировался на ней. Хриплое, короткое слово.

— Что? — Хедер склонилась прямо к его губам, чтобы услышать.

— Уйди…

В замешательстве женщина еще раздумывала, правильно ли поняла, когда шепот уже перешел в крик.

— Уйди!!!!!

Какой-то предмет, с силой брошенный, угодил в оконное стекло, стекло брызнуло в комнату. Джерард рванул на себе рубашку и свернулся на кровати в той же странной позе, что и во время болезни. Хедер уже не помнила, когда она так быстро бегала. Отчего-то забежала в пустой темный танцзал. Прислонилась к стенке. Так, соберись, соберись. Надо подождать. Все пройдет.

Хедер долго промаялась над книгой, пока уснула.

Утром открыла глаза — и невольно вскрикнула. Первым же движением натянула одеяло до самого носа.

— А что, здесь уже никто не стучится, прежде чем войти? Доброе утро, Джерард, рада видеть, что тебе уже лучше.

Вначале, сконцентрировав пока что сонный, неверный взгляд, она увидела плотно сжатые губы, один уголок которых дрогнул и приподнялся в такой саркастичной усмешке, что сон слетел мгновенно. А потом рассмотрела и остальное. О, только не это опять!

Гладкая безукоризненная прическа, волосок к волоску — это при том, что в последнее время она наблюдала его постоянно таким растрепанным. Только царапины на висках выдавали некоторую самодельность. Гладкие щеки и подбородок. Да и весь он какой-то подобравшийся, холеный, гладкий, точно литая статуэтка.

Или — змея.

На все пуговицы застегнутый темно-вишневый костюм, который Хедер еще вчера вроде наблюдала неглаженым в прачечной. Легкий плащ-накидка. Пара тонких перчаток в руке. Начищенные ботинки. Те самые, с острым, окованным железом носком.

— Что за представление? — проговорила она, чтобы хоть как-то нарушить тишину. — Что репетируем? На какой это карнавал мы так вырядились с самого раннего утра?

— На Большой Карнавал в Силь-иль-Плене, госпожа, — ответил Джерард. — Куда же еще?

Тот самый тон, сладкий и ядовитый, как перебродивший сок белены…

Не надо, Джерард. Ну, пожалуйста!

В руки ей силой втиснута небольшая шкатулка.

— Сохраните это, госпожа. Я еще вернусь.

Взлетающий край плаща — ив комнате никого, как будто развеялся сон, только теплое дерево шкатулки и тонкий пряный запах, которым — она знала — пропитана вся его одежда, даже носовые платки. Узнаваемый из тысячи запах.

Люди не умеют так исчезать.

Хедер подняла крышку шкатулки, и обессилено откинулась на подушки.

Яркий, беспокойно подмигивающий, овально-изменчивый предмет. И записка.

«Дражайшая госпожа, мое сердце отныне принадлежит вам».

И ниже, очень странным, неровным, полупечатным почерком:

«Зовут. Я должен, прости».

Как будто два разных человека попрощались с нею на одном неровно оторванном листке бумаги.

И у нее не было колебаний, которого из двоих ждать обратно.

— Береги себя, Джерри, — прошептала мистресса, вздыхая, — если можешь…

Из камина с шелестом осыпалась сажа. Хедер отчего-то опять вздрогнула. Какой пугливой она стала в последнее время. Надо же, даже грязь из камина пугает.

Что, в конце-концов, там себе думает этот карлик-трубочист? Наняли только неделю назад, а он уже забросил свои обязанности в дальний угол?

Если бы она знала, что в этот самый момент упоминаемый ею карлик висит в трубе, упираясь руками и ногами в кирпичную кладку, и боится дышать, и запоминает каждое нечаянно услышанное слово, она, наверное, вздрогнула бы еще раз, гораздо сильнее.

Появись сейчас ангел Прошлого, этот вечно не вовремя встревающий чудотворец, и спроси Джерарда, что же он чувствует, оказавшись на улицах города-мечты, города-карнавала, за день в котором раньше готов был отдать многое — что бы он услышал в ответ?

Ну, может, не услышал, а увидел.

Улыбку. Растерянную, недоуменную улыбку, которая ничуть не изменилась с того дня, как на деревенской ярмарке какой-то принаряженный толстый мальчуган из вредности хлопнул у «актерского сыночка» цветной шарик из крашеного бычьего пузыря. Шарик сделал для Джерри отец, покупных игрушек у того не было сроду. Шарик было жалко. Пятилетний Джерри смотрел на яркую, сдувшуюся тряпочку, в которую превратился волшебный предмет, умевший летать, и улыбался вот такой вот, светлой, заторможенной, неуловимой улыбкой. У толстого нахала потом ведь все равно выросли коренные зубы взамен выбитых молочных, но драгоценный шарик, отцом сотворенное чудо, уже было не вернуть, так что Джерри счел себя по итогам в проигрыше.

Силь-иль-Плена, город-праздник, Большой Карнавал. Кто ткнул тебя сапожным шилом в глянцевый бок? Почему я вижу только сморщенную, грубо размалеванную шкурку, вместо своей мечты?

Где-то там, в недрах карнавального безумия, разыгрывается главный приз — маска. Когда-то она казалась пределом желаний, лучшей наградой за труды. Увы, ангел Прошлого, даже если ты откопаешь и вернешь мне ту самую маску Волшебника, мне не на что ее одеть. Ты опоздал, ангел.

Вот каков был бы ответ Иноходца Джерарда.

Как послушная приманка на веревке охотника, он все кружил и кружил, упорно и бессмысленно, по улицам Силь-иль-Плены, и ожидал второго акта пьесы, пока что не имеющей названия.

И как муха вокруг истекающей соком приманки в полуденный зной, вилась вокруг него настойчивая мысль.

У всех этих кругов, наполненных ни разу вроде бы не повторяющимися встречами с совершенно разноцветным сбродом, наличествовала постоянная деталь. Да, постоянная.

Кто-то в этой толпе попадался на глаза снова и снова?

Двух одинаковых костюмов не было, в этом Джерард не сомневался. Иноходец остановился и пропустил через внутреннее зрение, как через фильтр, два последних круга, которые он прошагал по данному кварталу. Да, в самом деле.