Симона Вилар - Чужак

И варяг тенью скользнул в пустоту улиц.

У князя Дира был личный брадобрей из ромеев. В то утро, через день после бурного праздника Купалы, князь вызвал его на заборол своей крепости Самватас, где сидел, не сводя глаз с киевских возвышенностей. И пока брадобрей намыливал и брил ему шею и затылок, Дир не шевельнулся.

Он ненавидел Киев. Хотя как можно ненавидеть то, чем владеешь? Да только у младшего из князей не было уверенности в том, что Киев его. Он считался князем Киевским, да только в этом городе ему нередко напоминали, что пошли под его руку добровольно. А значит, ему следует считаться с градом. Однако сам Дир думал, что завоевал Киев. Разве справились бы без него эти неуклюжие бояре да старейшины с прежним князем? Значит, они должны склониться перед ним. Перед ним и Аскольдом. К тому же разве он, Дир, мало прославил Киев своим мечом? Разве мало земель присоединил к землям Полянского племени? А все одно бояре твердят, что вече должно стоять над властью князей.

Сегодня решится — созовут ли в граде вече. Аскольд сейчас в Киеве с боярами. Аскольд-то хитер. Такое придумал на Купалину ночь… И надо заметить, славная вышла потеха, когда народ вопил и бежал, ужаснувшись неожиданному набегу древлян. А «древлянами» теми были люди Дира. Вырядились в лохматые личины диких соседей, помахали мечами, попугали люд, кой-кому и кровь пустили. А потом скрылись. Теперь оставалось ждать вестей от Олафа, он скроет все следы. Еще с утра уехал верный ярл, а Дир удалился в крепость Самватас, ибо в Киеве ему велели держаться не на виду. Скоты!

У Дира забилась жилка под глазом, дернулся сам глаз. А тут еще брадобрей просит угодливо:

— Светлейший князь, извольте чуть отклонить голову. Вот так, чуточку.

Дир поднимает подбородок, и брадобрей старательно намыливает кожу, скользит бритвой, осторожно снимая пену.

Дир закрывает глаза. Здесь, в Самватасе, в стороне от досадливого гула Киева, слышны только звуки учений дружинников — лязг булата, выкрики команд — да звук отдаленной кузни. И не оглядываясь, князь знает, что сейчас происходит на широком плацу: младшие воины учат стойку, те, что постарше, практикуются на мечах, делают выпады секирами, орудуют цепами с колючими гарями на конце. Немного в стороне бьют по мишеням лучники, мечут копья, легкие сулицы. Каждый воин метит в свою цель, а опытные дружинники следят, как у кого, получается, дают советы. И много в крепости всяких приспособлений, которые учат ловкости: как проскользнуть между подвешенными на веревках раскачиваемыми колодами, не затронув их; как бегать по крутящемуся бочонку, не падая; как уклониться от вращающегося на шарнирах истукана многорукого. Бывалым воинам, прошедшим в Самватасе выучку, такие занятия кажутся потешными, а новички поначалу ходят в синяках и ссадинах. Учения в крепости не прекращаются до самого заката. Для сноровки отроки ползают по-змеиному под низкими жердями, бегают по крутым склонам с мешками песка на спине, прыгают в тяжелом снаряжении через двор, потом обратно, и так много-много раз. Упражняются до изнеможения, но и толк выходит; недаром дружинники Дира считаются лучшими воинами по всем землям днепровским.

Брадобрей уже закончил свои манипуляции, ополоснул лицо князя теплой душистой водой, достал медное зеркало, чтобы тот взглянул на работу. Но князь резко отстранил его. Подавшись вперед, он глядел на небольшой отряд, поднимающийся на возвышенность, где стояла рубленая крепость Самватас. Впереди на рослом коне скакал беловолосый витязь с черной повязкой через глаз. Он издали увидел склонившегося через перила князя, поднял руку в приветствии.

— Ну, как, Олаф? — крикнул сверху Дир.

Тот, не замедляя бега коня, сделал резкий жест, проведя ребром ладони по горлу. Дир заулыбался. На Олафа можно положиться как на самого себя. Сказано — сделано. И значит, не осталось никого, кто рядился на Купалу в древлян и мог неосторожным словом раскрыть тайну.

Олаф соскочил с коня, бросив повод подскочившему отроку. Был он не в доспехах, лишь в дубленой безрукавке, открывавшей сильные валуны мышц на руках. Дир ждал его наверху, жестом отослав брадобрея. Олаф был при Дире с его отрочества, учил воинской науке не меньше брата Аскольда, всегда был верен и надежен.

— Ну, как дела? Заезжал на Гору? — Олаф согласно кивнул.

— Бояре с Аскольдом в гриднице заседают. И, как донесли, о походе толкуют.

Дир довольно усмехнулся, тряхнул головой, так что закачалась, отсвечивая алым, серьга в ухе.

— Что ж, поход — это мне всегда любо. А древлян и впрямь погонять следует. Я давно замыслил…

— Дир, — перебил, подняв руку, Олаф. — Они не о древлянах речь ведут. Хотят, чтобы ты на уличей шел.

Дир промолчал. С одной стороны, ему все равно, с кем воевать, да только обидно, что не он сам, а эти толстосумы родовитые решают, кого ему бить. Словно пса натравливают.

И вновь задергался глаз, даже сильнее обычного.

Олаф заметил это. Помрачнел.

— Что ты, князь, все ведь ладно. Уличи, и впрямь обнаглели, грабят наши суда на порогах не хуже хазар. А Киеву от того нелады.

— Да какое мне дело до Киева!..

Он отвернулся, глядел, как упражняются дружинники.

— Как вышло, что на уличей идем?

— Микула посоветовал. Его суда шли с юга, когда на них налетел Рогдай Уличский.

Ох, и не любил же Дир этого Микулу, Селяниновичем прозванного. Надо же, ведь и не из старых горянских родов, даже усадьбу поставил не на Горе, а в Заречье, но все одно в гриднице к его слову прислушиваются. Даже Аскольд с ним считается, даром, что Микула боярином стал от сохи. Прибыл некогда простым бродягой, поселился в диком Заречье у протоки Черторыя, а вот сумел же подняться, люд под его руку охотно шел. И стал Микула нарочитым мужем, получил боярские браслеты. Дир же силу его ощутил, когда как-то пожелал сбить спесь с занесшегося Микулы да осадил его усадьбу, Городец Заречный. Но не сладилось, позже даже извиняться пришлось. Теперь же проклятый Селянинович диктует ему, на кого идти, где кровь проливать.

— Так, выходит, на уличей пойдем?

— Выходит. А может, не только на уличей, но и степняков погоняем по берегам. Дир… Успокойся. Ты ведь любишь такие забавы.

— Но не тогда, когда длиннобородые мне приказывают!

Он вдруг тяжело задышал, не замечая, как взволнованно глядит на него Олаф. Тот стал отвлекать князя, указывая на поднимающегося к воротам крепости незнакомого витязя в красной накидке византийского кроя. Говорил — гляди, кого к нам занесло, не иначе как этериот из Царьграда. Дир не слушал. У него в ушах нарастал гул, сильно дергался глаз, задергалась и щека. Отвернувшись от Олафа, он глядел на своих дружинников, дышал как-то тяжело, словно после бега.