Курт Бенджамин - Принц снов

— Ты пугаешь меня, священный король Фибии, — заявил Чимбай-хан.

Оказалось, что он совсем не отвлекся.

Среди придворных пробежал смешок, они решили, что хан шутит с чужестранцем. Одним лишь предостерегающим движением руки властитель заставил их замолчать.

— Они просто глупцы, — извинился он, словно обдумывая загадку стоящего перед ним мальчика-короля. — При первой нашей встрече я сказал, что ты ходишь рядом с чудесами. А теперь уже понимаю, что ты и сам принадлежишь к этим чудесам. Суди сам…

Хан поднялся, а госпожа Чауджин вытянула руку, чтобы привлечь внимание мужа.

— Могу я предложить юному гостю угощение, мой хан?

— Пожалуйста, жена, — разрешил властитель, — но только пусть наш шаман даст тебе совет относительно выбора деликатесов, походящих королю, совсем недавно пострадавшему от рук жестокого врага.

Слово «яд» ни разу не прозвучало, однако именно его имел в виду хан, предупреждая жену. Льешо спросил себя, какие явные и тайные интриги предшествовали подобному разъяснению, но ответить на вопрос не успел. Хан подошел к резному деревянному комоду, в котором могла храниться одежда или постельное белье, и указал на бронзовый бюст.

Отец! Льешо изо всех сил пытался сохранить внешнее спокойствие. Нельзя показывать своих чувств, нельзя выдавать себя.

— Откуда у вас это?

Ответ казался простым — налет на Кунгол. Несмотря на все душевные усилия, рука Льешо сама собой потянулась к кинжалу. Все-таки здесь враги.

В огромном шатре замерли все звуки, все движения. Телохранители обоих монархов затаили дыхание, опасаясь, что даже дуновение ветерка может вызвать то несчастье, которого так старались избежать их подопечные.

Ситуация сложилась критическая. В сердце Льешо ожили старые инстинкты, самого малого было вполне достаточно, чтобы игра закончилась трагедией. Казалось, хан кое-что понимает и старается стоять как можно спокойнее, чтобы ни одно неловкое движение не могло быть расценено как попытка атаки.

— Нет, это не твой отец, если он, конечно, не жил снова — через тысячи лет после того, как позировал для бюста. — Слова звучали так осторожно, как будто могли потревожить опасное раненое животное. — В нашем улусе, юный король, ты не найдешь добра, награбленного южанами во время нападения на Кунгол. Я говорю правду, хотя и не могу с уверенностью отвечать за те войны, которые вели наши народы в давние времена.

Но я не показывал тебе эту скульптуру вовсе не потому, что она напоминает твоего отца. Я никогда его не встречал, хотя, глядя на тебя, могу догадываться, как он выглядел. Это твое собственное лицо — то же суровое, сосредоточенное выражение, тот же пристальный взгляд. Даже наклон головы такой же. Вот посмотри сам.

Стараясь двигаться медленно и плавно, хан приподнял руку и показал на висящее неподалеку зеркало. Льешо же ухватился за это простое предложение как за жизненную нить, возможность совершить действие, которое не приведет к немедленному хаосу и трагедии. Когда-то его жизненными нитями были цепи, но сейчас он обернулся, доверяясь согретому отеческим чувством голосу. Из зеркала смотрело лицо, которое он ни за что не признал бы своим собственным. Когда он успел превратиться в этого человека? Кто из далеких предков пришел сюда из глубины веков, чтобы напомнить ему о давно ушедшем прошлом?

— Когда ты впервые пришел ко мне, я не заметил сходства, но теперь ты дорос до собственного прошлого. — Чимбай-хан словно вторил его собственным мыслям. — Не знаю, что это может означать и почему дороги привели тебя к моему шатру. Но твои глаза с молчаливым осуждением смотрели на народ Кубала на протяжении всей моей жизни, жизни моего отца и дальше — до самого первого из ханов. Так что, наверное, просто пришло время расплачиваться за те деяния, которые принесли это бронзовое изваяние в шатер моих далеких предков.

Спокойный, серьезный тон Чимбай-хана успокоил гнев короля, и Льешо постепенно ослабил мертвую хватку и выпустил из руки рукоятку кинжала.

— Много веков назад, когда фибские племена скакали по степям, в стране именем Богини правил король с твоим лицом и характером. Этот король, которого, как и тебя, звали Льешо, держал своих подданных твердой, но легкой рукой. Знаю, что подобное определение звучит как несоответствие, однако легенды рассказывают, что он требовал по нескольку раз в год пересчитывать все стада. Из всего огромного количества животных он забирал себе в качестве дани лишь малую долю, стремясь, чтобы кланы подчинялись ему, но не попрошайничали. Некоторые называли его Льешо Мудрый. Тирану жители степей такой титул не присвоили бы никогда.

— Пока что, — заметил Льешо, — твой рассказ наводит на мысль о том, что ты собираешься не платить долги, а собирать их.

И все же освободившаяся от кинжала рука сама собой потянулась к бронзе. Да, это действительно было его собственное лицо, и юноша попытался представить себе столь могущественного фибского монарха, какого только что описывал хан. Однако ничего не получалось. Перед внутренним взором возникал лишь разрушенный Кунгол.

— Но там царил мир, — пожал плечами Чимбай-хан. — Некоторые сказали бы, что он дешево стоил — всего лишь небольшой табун лошадей да маленькое стадо овец. Впрочем, с этим согласны не все.

Каждый год в Фибии праздновали день Великой Богини. Именно во время этого праздника вожди отчитывались перед королем. И вот однажды, в самый разгар торжеств и всеобщего веселья, Льешо — тот самый, которого ты видишь перед собой, — встретил дочь степей. Жена его к тому времени умерла, и он решил сделать эту принцессу кланов Кубал своей королевой. Легенда гласит, что достойная госпожа не искала ни богатства, ни почестей, она просто всей душой полюбила этого человека.

Король послал дары ее отцу, среди которых оказался и этот бронзовый бюст. В том случае, если претендентов на руку дочери оказывалось несколько, отец сохранял подношения тех из них, которые его интересовали. Он был простым человеком, этот мой далекий-далекий предок, и думал лишь о том, что столь могущественный зять поможет ему облегчить бремя налогов.

Но дело обернулось совсем иначе…

Копье за спиной Льешо не оставляло без ответа ни один из невысказанных вопросов, нашептывая на ухо своему хозяину слова такой отчаянной мести и злобы, что едущие по широкой улице всадники должны были бы давно пуститься галопом. Впрочем, кроме самого юного короля, проклятий этих никто не слышал — разве только музыкант Собачьи Уши, который сидел, скорчившись, словно от боли. Что же он знает, этот карлик? Вопрос тоже повис в воздухе, но Льешо решил, что обязательно должен его задать.

Решительно приказав себе не слушать подстрекательств смертельного оружия, юноша запер для них свой ум. Он уже устал от ненависти и злобы: врагов вполне хватало вокруг, так что искать их среди предков казалось занятием недостойным. Больше того, легенда оставалась легендой. А если, в конце концов, считая себя в долгу, хан решит помочь, то тем лучше.