Владимир Ленский - Странники между мирами

— Значит, он приходил, — сказала Эйле, опуская голову еще ниже.

Она только сейчас начала в полной мере понимать, что сделали для нее эти молодые люди: сперва господин Эмери, а после Талиессин. Тандернак без труда отыскал ее комнату, и его туда впустили. Он убил бы ее едва ли не на глазах у прочих мастериц — а потом все бы дружно поверили в то, что новенькая покончила с собой. Потому что — и это тоже Эйле вспомнила с раскаянием — в первые дни она очень плакала и рассказала двум или трем товаркам о своей полудетской любви к Радихене.

— Мне нужно выйти в город, — сказала Эйле, поднимая голову.

— И думать забудь! — решительно отрезала старшая мастерица. — Ты отправляешься со мной. И не к себе в комнату, а ко мне, в парадные анфилады. Там я за тобой пригляжу. Еще одно слово — и я распоряжусь, чтобы тебя посадили в подвал на хлеб и воду.

Она схватила Эйле за руку повыше локтя — хватка у мастерицы была железной — и потащила за собой.

Большая мастерская, где производились завершающие работы, располагалась не в здании, где жили и работали большинство мастериц, но прямо в королевском дворце: старшая любила быть на виду. Ей ничуть не мешали люди, проходившие через комнату по своим делам или останавливающиеся у нее за спиной, чтобы полюбоваться возникающим из груды расшитых лоскутов прекрасным произведением.

Она привела Эйле к входу, скрытому за небольшим портиком с витыми раскрашенными колоннами и двумя рядами подстриженных шарами кустов, вошла — и обе женщины погрузились в сверкающую роскошь королевского дворца. Эйле жмурилась, в глазах у нее странно рябило: слишком много позолоты, слишком много блестящих, гладких поверхностей. Она оскальзывалась на полированном полу, и только крепкая рука старшей мастерицы не позволяла ей упасть.

Комната, где на широченной раме был растянут гобелен, поразила Эйле. В огромное окно лился яркий свет, позволяющий видеть любую погрешность, допущенную в работе. Перед рамой находился табурет, водруженный на лестницу: он был устроен таким образом, чтобы высоту сиденья можно было изменять. Справа, у стены, на невысоком столе с бортиками, находились нитки, иглы и ножички самых разных цветов, форм и размеров. Все это содержалось в идеальном порядке.

Старшая подвела Эйле к стене под окном и усадила на скамеечку с коротенькими бочонкообразными ножками. Поставила рядом корзину с рукоделием: тонкий прорезной узор для воротника. Затем взяла Эйле за запястье и ловко защелкнула на нем браслетик. Тоненько прозвенела цепочка: Эйле обернулась и увидела, что старшая мастерица приковала ее. Под окном имелось вделанное в стену кольцо, обтянутое бархатом: оно казалось приспособлением, призванным собирать шторы в красивую драпировку. Вероятно, это и было его изначальным предназначением.

— Сиди! — сказала старшая. — И трудись! Время для глупостей закончилось.

Как была в нелепом мужском наряде, Эйле взялась за ножнички и иглу. Попросить о том, чтобы ей принесли поесть, она так и не решилась.

Дом Тандернака, кажется, еще пребывал в счастливом неведении касательно судьбы, постигшей хозяина: там все было тихо. Стряпуха отказывалась разводить огонь в оскверненном крысами очаге, поэтому на обед подали купленные в соседней харчевне мятые пирожки вчерашней свежести. Это вызвало негодование воспитанников, однако переубедить стряпуху или воззвать к её совести не удавалось. Самого же господина Тандернака. как назло, до сих пор не было: он ушел с утра и не вернулся.

Ренье открыл дверь и прислушался. Дом был полон звуков, но все они доносились из глубины. Как и рассказывала Эйле, здесь угадывалось присутствие нескольких человек и наличие по меньшей мере десятка комнат, но где все это располагается — оставалось загадкой.

Против воли Ренье почувствовал некоторое уважение к человеку, который сумел устроить столь запутанный лабиринт в сравнительно небольшом городском доме, стиснутом соседними зданиями, — здесь даже длинных коридоров быть не могло, и тем не менее заблудиться среди десятка полутемных помещений Тандернакова обиталища представлялось совершенно пустяковым делом.

Ренье осторожно двинулся по тростнику. Траву здесь не меняли уже давно, кое-где она подгнила, а кое-где ее разбросали в стороны, как будто кто-то здесь бежал или перемещался большими прыжками. Возле стены осталось темное пятно — трава впитала кровь. Здесь умер охранник, которого убила Эйле. Все произошло слишком быстро, и Ренье надеялся, что Тандернак не успел найти нового стража для своего обиталища.

Он очутился возле винтовой лестницы и ступил на нее. Как он знал из рассказа девушки, это был прямой ход в спальню хозяина. Дверь за дверью открывались перед Ренье. Дом обступал его теперь со всех сторон, и Ренье очутился как будто в самом центре музыкальной шкатулки, сложного механизма, где каждое, самое невинное и простое на вид колесико, каждая почти незаметная глазу передача имеют особое предназначение. Все в этом механизме было отлажено — ни одной лишней или нерабочей детали. И Ренье, осторожно двигавшийся по передней комнате, знал, что в любое мгновение может наступить на скрипучую половицу или задеть нить с колокольчиком, и тогда тревога разнесется по всему дому.

Почти над самым его ухом монотонный скрипучий голос жаловался на влажный матрас, на слишком кусачее одеяло, на то, что еда была сегодня отвратительна: «Как я буду работать в таких условиях? Я должна быть обольстительной, я желаю быть обольстительной, а у меня потная спина!» Второй голос, гораздо более отдаленный, отвечал невпопад — видимо, также разговаривая сам с собой: «Ненавижу капризных дур! Ненавижу капризных дур!»

Задыхаясь от отвращения, Ренье толкнул дверь хозяйской спальни. Молодого человека поразила скромность, почти суровость обстановки, и он подумал: «Тандернак действительно был опасен, коль скоро он позволял себе не заботиться о роскоши для собственной персоны...» Бабушка Ронуэн, «самая мудрая из ныне живущих», как иногда именовал ее Адобекк, говорила внукам: «Будьте осторожны с людьми, которым безразличны дорогие и красивые вещи: этих невозможно удовлетворить. Жадный соблазнится деньгами, алчный — красотой; но такого человека невозможно сбить с пути ничем — он остановится только тогда, когда дойдет до донца».

«Или пока его не остановят острым клинком в сердце», — добавил Ренье мысленно и усмехнулся.

Пластина с небольшой надписью и отпечатком узкой женской ладони стояла на полу, возле окна. Тандернак не успел даже поместить ее в специально изготовленный ящичек, который вешается на стену на самом видном месте и украшается цветами и бантами. Сразу помчался разыскивать Эйле.