Александр Рау - Ястреб на перчатке

— Посмотри, как шагает, — толкнул в бок Ла Клава. — Как король, словно не он сейчас голову потеряет, а мы.

Риккардо не любил казни, презирая тех, кто находил в зрелище чужой смерти развлечение, но сегодня присутствие его и Ла Клавы было необходимо.

Алонсо Рамирес, брат прекрасной Анны, один из тех счастливчиков, которых можно пересчитать по пальцам, чей конь переплыл Дайку и спас хозяина от неминуемой гибели.

Заняв город, Риккардо взял со всех оставшихся в нем дворян клятву не бороться против него в обмен на то, что забудет их «геройства» в Ла Клаве. Винсент был категорически против. Вот и сейчас он не преминул уколоть:

— Риккардо, скажи, зачем мы ссорились из-за этой амнистии, если такие, как Алонсо, тут же принялись ее нарушать.

Рамирес был пленен при попытке убить его, графа Кардеса. Клятвопреступник хотел отомстить за товарищей, «павших от рук крылатого палача», — так он выразился. Впрочем, вильенцы его преступником не считали, напротив. В их глазах он был героем.

Высокий красавец гордо шел, чеканя шаг, к эшафоту. Небрежно отстранившись от конвоиров, посылал воздушные поцелуи — одними только губами, руки были связаны — сеньорам и сеньоритам. И даже самые ревнивые мужья не думали ревновать, наоборот — сами махали ему руками.

Стража по периметру едва сдерживала толпу. На всякий случай в соседних переулках стояла конница, готовая по первому знаку всех разогнать.

Алонсо Рамирес готовился умереть как настоящий идальго — с улыбкой на устах, презрительно смеясь в лицо врагам. Посмотреть на него пришел весь город.

Купцы, ремесленники, дворяне, монахи, слуги. Многие были с семьями. Алонсо в Вильене любили за веселый нрав, благородство, красоту, отчаянность и удаль.

— А вот и де Вега! — прокричал он, заметив Риккардо. — Вот он, всем известный палач, трус, не щадивший раненых! Но ты рано радуешься: королевские войска уже на подходе. И гвардейцы отомстят тебе, кровосос, за пролитую кровь вильенцев!

— Не пытайся быть героем, Алонсо. Ты предпочел смерти вместе с товарищами бегство, сам придумай этому название. Ты нарушил слово. О милосердии надо было думать, когда убивали четырнадцатилетнего Хуана Ла Клаву. — Риккардо был абсолютно спокоен.

— Идальго свободен от слова, данного предателю, трусу и человеку, потерявшему честь, — с усмешкой ответил ему словами из рыцарского кодекса Алонсо.

— Слово есть слово, — отрезал Риккардо, — хватит пустых прений. Не тяните, — обратился он к высокому мастеру и конвоирам.

Рамиреса ухватили под руки два дюжих солдата и потащили на эшафот. Алонсо оттолкнул одного, подставил подножку, и конвоир покатился вниз по ступеням под хохот горожан.

— Не дергайся! — грозно приказал Алонсо второй солдат, плечистый детина, наверняка сын мельника или кузнеца.

— Не дыши на меня чесноком! — Рамирес поморщился и плюнул детине в глаз.

Тот неспешно утерся и ответил. Да так, что Алонсо едва устоял на ногах. Врезал от души, хорошо, что без замаха, иначе бы убил, вместо гильотины.

Рамирес согнулся, выплевывая выбитые зубы. Страшный удар изуродовал лицо, сломал нос. Поднял голову и снова плюнул, на этот раз кровью.

— Баске, хватит! — тут же скомандовал сержант. Но здоровяк и не собирался повторять экзекуцию. Утерся, хмыкнул и потащил гордого идальго на эшафот.

Рамиреса уложили на вонючую плаху, липкую от крови предшественников. Кровь из сломанного, расплющенного носа хлестала с такой силой, что казалось, Алонсо уже убили.

Высокий мастер был уже готов нажать педаль и отпустить нож на шею приговоренного, как гробовую тишину на затаившей дыхание площади разорвал девичий голос:

— Пощадите!

Толпа расступилась, давая дорогу кричавшей.

Риккардо вздрогнул, голос показался ему знакомым, дал знак, и охрана допустила к нему девушку. Он узнал ее. Такую красавицу было трудно не узнать. Прелестная фигура, неотразимое сочетание больших голубых глаз и черных волос. Мягкий страстный голос. Она сводила мужчин с ума.

— Риккардо де Вега, прошу вас, пощадите моего брата! — взмолилась она, заламывая руки.

Гордости в Анне было даже больше, чем в брате. Мягкость в их роду считалась слабостью. Ее бабка, не дрогнув в лице, наблюдала, как четвертуют деда. Но Анна оказалась слабее легендарной родственницы или человечней.

Де Вега не мог отвести от нее взгляд. От прекрасных манящих глаз, сверкающих ненавистью, от милого личика, искаженного болью, от хрупкой фигурки, вызывающей одно желание — исполнить все ее просьбы.

— Риккардо, осталось в вас еще что-то человеческое, спасите Алонсо! — кричала она, видя, что он молчит.

Де Вега молчал.

— Ана, не шмей! Жамочи! — надрывался на плахе Рамирес. Звуки с большим трудом вылетали из разбитого рта.

— Почему я должен его пощадить? — ответил наконец Риккардо. — Скажи мне, Анна, почему? — тихо повторил он.

— Риккардо, ты когда-то добивался моей благосклонности, говорил, что готов остановить реку, срыть гору, только бы заслужить мою улыбку, — сказала девушка, гладя ему в глаза. — Ты врал мне?

— Нет. — Он чуть мотнул подбородком.

— Пощади его, и я твоя, — торопливо продолжила Анна, словно эти слова жгли ей губы.

Граф, как всегда, ответил не сразу. Мгновения текли медленно, словно густой мед.

— Хорошо, — кивнул он, приняв решение, но так и не решив для себя, зачем и почему он это делает. — Я принимаю выкуп, — последние слова де Вега произнес громко, так чтобы вся площадь слышала.

Риккардо поселился в резиденции королевского наместника в Вильене, предпочтя его родовому гнезду герцога Гальбы. Большое здание резиденции, которое так удобно защищать, досталось ему вместе с хозяином. Наместник не успел выехать и теперь сидел в городской тюрьме.

День после отмененной казни выдался трудным, легкие дни для графа Кардеса закончились вместе с поднятым восстанием. Совещание с офицерами по поводу завтрашних совместных учений скайцев и кардесцев продолжалось до глубокой ночи. По окончании Риккардо принял ванну и отправился спать. Часовые у дверей его спальни расступились, пряча улыбки. Граф заподозрил неладное, но отступать было поздно.

Горящие свечи на комоде позволяли лицезреть Анну Рамирес во всей красе. Самая неприступная красавица Вильены лежала в его постели, откинувшись на подушки, наполовину укрытая одеялом. Тонкий батист ночной рубашки не скрывал, а, наоборот, подчеркивал ее прелести.

Граф присел на кровать с другой стороны.

— Я о тебе совсем забыл, — признался он.

— А я нет, Риккардо, — ответила Анна. Голос ее был одновременно и вызывающий, и язвительный, и маняще-притягательный.

— Я тоже. Твой брат жив. — Граф внимательно посмотрел на нее, чуть наклонив голову вбок.