Владимир Русанов - Мести не будет

И тут темно-рыжий жеребец Юржика споткнулся на полном скаку. Или не споткнулся, а поскользнулся... Какая к лешему разница?

Конечно, опытный всадник может поддержать оступившегося коня поводом, дать выровняться и не свалиться, но не одной рукой и не на такой бешеной скорости.

Пана Бутлю с размаху вынесло вперед, через лошадиную шею. Он упал, крепко приложившись плечом — даже кости захрустели, — но повода из рук не выпустил. Конь прокатился кубарем пару саженей, вскочил и запрыгал на трех ногах, поджимая бессильно повисшую правую переднюю.

— Сломал, лопни мои глаза! — воскликнул пан Юржик, суматошно отряхивая здоровой рукой снег с кожушка. Наклонился, осматривая поврежденную ногу скакуна.

Жеребец прижимал уши, косил глазом и уже не ржал, стонал от боли. Беглый осмотр показал — дело обошлось без перелома, но — хрен редьки не слаще — связки на путовом суставе скорее всего порваны. Ну, если не порваны, то сильнейшее растяжение, отчего радости тоже немного. В любом случае из спутника и помощника темно-рыжий превратился в обузу.

Пан Бутля снял седло, оставив на разгоряченной спине толстый вальтрап — оно понятно, в лесу все равно потеряет, но хоть остынет конь после скачки, не застудит в добавок еще и легкие, — повесил уздечку на ближайший куст. Шлепнул по лоснящемуся крупу. Жеребец неловко заскакал, тряся головой. Потом остановился, шумно выдохнул воздух.

— Ну, прости... — Шляхтич снял шапку, поклонился. — Разошлись наши дорожки. Может, и спасемся, но теперь, брат, каждый сам за себя.

Оставив охромевшего коня на тракте, пан Юржик сошел в лес и пошел вдоль обочины так, чтобы видеть и слышать все происходящее на дороге, но самому оставаться незамеченным.

Присев на пенек, он перевязал руку разорванной нижней рубахой. Перебинтовал туго, поскольку кровь продолжала сочиться, унося с собой последние силы.

Смерклось.

Пан Юржик шагал и шагал. Из всех чувств осталась только ненависть. Он ненавидел грозинчан, а в особенности князя Зьмитрока и пана Переступу, ненавидел короля Юстына, ни к селу ни к городу затеявшего посольство в Малые Прилужаны, ненавидел встреченных на дороге шляхтичей, обезножевшего коня, зимний лес, кусты и деревья, цепляющиеся ветвями за одежду, снег, мешающий идти, проклинал себя за невезучесть и нерасторопность... Но шел. А так хотелось усесться в сугроб, вытянуть ноги, прислонившись спиной к шершавому стволу граба или гладкой коре бука, закрыть глаза и провалиться в сон. Дать отдохнуть усталому телу, а там хоть трава не расти.

От безысходности пан Бутля считал шаги. Сто, пятьсот, тысяча... После тысячи начинал счет сначала — не хотел сбиться.

Две тысячи шагов должны были складываться в версту.

Сколько их уже осталось за спиной?

Может быть, он идет не в ту сторону?

Малые Прилужаны издавна славятся дремучими лесами. Тут можно шагать и шагать, не надеясь встретить жилье...

Успокаивала близость тракта. Ведь когда-нибудь он должен привести, если не к городу или застянку, то хоть к шинку?

Еще тысяча шагов. Затем еще одна.

Не передохнуть ли?

Пан Юржик вздохнул. Его родной Семецк стоит в долине Луги, там, где Прилужаны граничат с Зейцльбергом. Куда местным лесам до тамошних! Да и морозы не сравнятся. И потому пан Бутля знал, что заснуть в зимнем лесу — надежный путь на тот свет. Пожалуй, надежнее только прыгнуть в омут с жерновом на шее. И поэтому он отдохнул стоя, уперев лоб с холодный ствол дерева.

Снова в путь. Ноги отяжелели, словно к ним привязали те самые слитки свинца, которые Богумил Годзелка и Зджислав Куфар подсунули отряду пана Войцека вместо золота и серебра.

Тысяча шагов.

Отдых.

Пятьсот шагов.

Отдых.

Остановки становились все дольше, а переходы все короче.

Не спать...

Шаг, другой.

Правая нога, левая.

Поднять, опустить...

Снег проваливается под сапогом, с хрустом лопается корочка намерзшего за позавчерашнюю оттепель наста, а после рыхлый снег глушит любой звук.

Новая остановка.

Говорят, смертельно измученный человек способен уснуть стоя. Раньше пан Бутля думал, что это придумали для красного словца. Но, вздрогнув и вывалившись из сна, понял — нет, правду болтали.

Хорошо, что проснулся, а не сполз к корням бука, медленно замерзая.

Что-то разбудило его. Какое-то смутно чувство опасности.

Что же?

Ах, да!

Запах. Вернее, вонь.

Как будто псина, но вместе с тем и нет. Есть неуловимое отличие. Вот точно так же несет от шерсти лешачонка, прикормленного паном Войцеком. От Плешки.

— Плешка? — с трудом ворочая языком выговорил пан Юржик.

— Гу! — ответил хриплый басистый голос. Будто бочка загудела.

Пан Бутля скосил глаза. В двух шагах от него возвышался огромный лешак. Куда там Лексе! Лесной хозяин на голову превосходил ростом самого высокого человека. Длинная бурая шерсть спадала волнами с рук, груди и живота. На макушке топорщился гребень жестких волос. Из широких вывернутых ноздрей валил пар.

— Ну, и чего тебе? — с равнодушием, которого даже не ожидал от себя, пробормотал Юржик.

— Гу! Гу-у-у...

— Говорун...

— Гу-у-у...

— Прости, если потревожил. Скоро уйду.

— Гу! — Красные глазки блеснули.

— Точно-точно. Обещаю.

Леший поднял ногу с огромной ступней — след, оставленный в снегу, походил больше всего на отпечаток корзины, — сделал шаг, другой. Остановился:

— Гу!

— Ты чего это? — Пан Юржик отлично помнил, что говорили старики и опытные охотники — встретив лесовика, нужно с ним говорить. Любит лесной бродяга звук человечьей речи, очень любит. Бывало, посидит у костра на корточках, «погукает» и уходит с добром. А вот того, кто за самострел или рогатину хватается, может и об колоду головой припечатать. Чтоб неповадно, значит, было.

— Гу! — Лешак сделал еще два шага, почти скрывшись за деревьями. Прогудел настойчиво. — Гу-у!!

— Вот напасть на мою голову. Будто мало всякого-разного...

Хозяин леса вернулся. Укоризненно, как показалось человеку, покачал головой. Снова «загукал». Шлепнул в нетерпении себя широченной ладонью по ляжке. Эхо от удара прокатилось чуть не по всему лесу.

— Гу-у-у... Гу!

Зверь (а может, и не зверь вовсе?) пошел по своим следам, оглядываясь и недовольно кривя волосатую рожу.

— С собой что ли зовешь? Ну, изволь...

Шляхтич, как ни было тяжело, оттолкнулся от бука и направился за лешим. Тот «загукал», заворочал довольно и пошел широким шагом, раскачиваясь при ходьбе, как сошедший на берег моряк.

Отстать и потеряться пан Юржик не боялся. Протоптанная великанскими ступнями стежка выделялась на снегу не хуже торной дороги. У него даже не возникало вопроса, куда ведет его лешак. Шагаю, и ладно. Хоть вонючий и лохматый, а все же спутник. В Малых Прилужанах, следует заметить, в отличие от Великих, леших не боялись. Уважали, опасались, старались попусту не сердить, но панического ужаса не испытывали. Находились даже ученые люди, всерьез утверждавшие, что людоеды, терзающие земли у Отпорных гор, — близкие родственники прилужанских лешаков, только озверевшие от голода и преследования со стороны людей. Кто знает? Возможно, крупица истины в этих высказываниях и была.