Андрей Буторин - За краем земли и неба

Учитель хотел раздраженно сплюнуть, но слюны в пересохшем рту не оказалось. Поэтому он только махнул рукой:

– Да ну тебя!

Мальчик неожиданно рассмеялся:

– А мне почему-то уже не страшно! Наверное, потому, что эти уже не придут. Даже умирать не страшно, правда. Первый раз было страшно, а теперь я уже как-то привык. Только мне тебя жалко…

– Ладно, все, хватит о смерти! – прихлопнул ладонью по лежанке Ачаду. – Придет – и придет, незачем ее кликать. А с чего ты взял, что эти к нам не придут?

– Так пришли бы уже давно. Что-то у них случилось, я чувствую. Так что нас теперь уже никто не спасет.

– А что ты вообще понимаешь под словом «спасение»? – задал неожиданный вопрос Учитель.

– Как что? Придет кто-нибудь, откроет эту стену, выпустит нас на свободу…

– Кто придет? На какую свободу? – Под бородой Ачаду спряталась усмешка.

– Да все равно кто! Лишь бы не те двое… И отпустили бы нас: идите, куда хотите.

– Хорошо. Пришли, отпустили. Куда ты пойдешь?

Хепсу задумался. Но быстро тряхнул черной гривой:

– А там видно будет! Мы ведь вдвоем с тобой пойдем. Неужели не найдем, где можно жить свободно?

– Но я так и не понял твои измышления насчет свободы… Вернее, вообще их не услышал. Что значит, по-твоему, «жить свободно»?

– Чтобы никто нас не хватал, не запирал нигде!.. Чтобы мы сами могли жить так, как нам хочется.

– А разве так бывает? Разве есть такое место, где можно было бы жить так, как хочется? Чтобы еда сама прыгала в рот? Чтобы все твои желания сами собой исполнялись? Даже между нами могут возникнуть такие отношения, когда мне захочется чего-то одного, а тебе – совсем другого. И оба желания нельзя осуществить вместе. Что тогда? Кто-то из нас двоих должен будет уступить, а значит, следуя твоему измышлению, уже будет несвободен.

– Так что же тогда свобода?

– Не знаю… – Ачаду вновь хмыкнул в бороду. – Что-то я часто стал отвечать так, как не пристало Учителю, ты уж прости… Впрочем, мы сейчас не на уроке. Хотя… Лучшие уроки дает сама жизнь. И особенно хорошие – когда жизнь не течет гладко, а ставит перед человеком проблемы, кажущиеся порой неразрешимыми. Вот как сейчас… Ладно, я попробую ответить тебе. Как я сам это понимаю. Я уже говорил, что нет и быть не может такого понятия как «свобода» в чистом виде, когда ты волен делать все-все-все, что захочешь. Ну не бывает так в этой жизни! Вот я бы, скажем, очень хотел прогуляться по небу, летать над землей быстрой стрелой… Но это невозможно, ведь так? Так что же мне – плакать, страдать, жаловаться всем, что я не могу летать? Пусть меня пожалеют… Вот я и стану тогда несвободным. Я сам себе стану внушать: я не могу то, у меня нет этого… И сам же этим лишу себя свободы. Свободен не тот, кто имеет все, что пожелает, а тот, кто умеет находить радость жизни в любой ситуации. Свобода – это образ жизни, твое отношение к ней, умение управлять своими чувствами и желаниями. И не надо говорить, что твое внутреннее состояние зависит не от тебя самого, а от внешних обстоятельств. Твой внутренний мир потому и твой, что лишь ты сам в нем хозяин! В нем ты – свободен. Конечно, если поймешь это и сам захочешь стать свободным.

Учитель замолчал. Молчал и ученик. Оба сидели, не глядя друг на друга. Наконец мальчик вздохнул и то ли тихо спросил, то ли просто сказал самому себе:

– И вот в этой запертой комнате я свободен?..

Ачаду услышал. И ответил:

– Ты можешь быть в ней свободным. А можешь начать метаться, плакать, кричать… Тебя никто не услышит, кроме меня, никто не поможет, но ты станешь несвободен по-настоящему. Но ты можешь и просто находить маленькие радости в данном положении: ты жив, у тебя ничего не болит, рядом есть человек, с которым интересно – я надеюсь – беседовать. Ты можешь измышлять, мечтать… Можешь, наконец, дуть в свои трубочки или играть словами… Да, ограничений в этой маленькой комнате гораздо больше, чем в большом мире, но они все равно есть везде. Кроме… – Он выжидающе посмотрел на Хепсу. Тот кивнул и закончил:

– …моего внутреннего мира.

Учитель положил руку на плечо мальчика:

– Значит, мы свободны?

Тот хмыкнул, кивнул, но все же добавил:

– Мне было бы гораздо свободней с другой стороны этих стен.

С другой стороны этих прочных металлических стен происходило следующее. Отклонившийся от курса корабль проследовал не прямо к «острову» Бишто, а пошел чуть левее его. Сила притяжения массивной «земли», а чуть позже и ее атмосфера повлияли на судно и сбавили его скорость, а заодно и траекторию движения. Корабль все ближе и ближе сносило к «берегу», пока он не чиркнул днищем по тонкому слою песка. Раз, другой… Скорость заметно снизилась, а сам корабль стал медленно поворачиваться разбитым носом к земле. Чиркнув по широкой песчаной косе, выступавшей далеко в «озеро», судно бешено закрутилось юлой, все еще продолжая довольно быстро скользить по черной глади, пока на пути его движения не лег поросший зеленью мыс. К счастью, склон его, спускающийся к «озеру», был очень пологим, поэтому корабль не разбился в лепешку, а лишь с жестоким скрежетом раздираемой обшивки вломился в гущу кустов и деревьев.

Когда Ачаду и Хепсу почувствовали первый легкий толчок, оба разом крикнули:

– Тормозим!

Непонятно, чего было больше в этом спаренном крике – радости или тревоги.

Второй толчок, последовавший почти сразу за первым, Учитель и ученик встретили молча, лишь переглянулись. Но тут тряхнуло так, что оба полетели с лежанок на пол, а когда закрутило-завертело, прижало вращением к стенкам, – удержаться от криков стало уже невозможно. И радости в них уже точно не слышалось.

А потом – одно лишь вращение, без толчков… Ачаду и Хепсу перестали кричать, но оба замерли, сжались, ожидая новых сюрпризов. И не напрасно. Мощный толчок отбросил обоих к той самой стене, где невидимой линией значился желанный выход, прижал к холодному металлу, отбросил, снова прижал. Корабль заскрежетал и затрясся в конвульсиях. Мальчика и взрослого швыряло уже по всей тесной комнате, словно тряпичных кукол. Если они и кричали, это невозможно было услышать из-за грохота ударов и треска рвущегося металла.

Хепсу потерял сознание. Ачаду был в себе, но с каждым мгновением ждал наступления смерти. И вот – оглушительный треск, в глаза ослепительно полыхнуло и… Нет, он все же не умер. Зато прекратилось движение, а вокруг стало так неестественно тихо, что насчет смерти можно было помыслить еще. Тем более, глаза Учитель непроизвольно зажмурил, а теперь боялся их открыть.

Рядом послышался стон, и Ачаду сразу забыл о страхе собственной смерти. Теперь он боялся за ученика. Открыв глаза, он тут же зажмурился снова – яркий свет продолжал бить в глаза. Теперь Учитель лишь чуть-чуть разлепил веки. Потом еще чуть шире. Что же такое светит? Такое ослепительно-белое?.. Глазам стало легче. Он раскрыл их полностью. И увидел… небо! Одна из стен их бывшей «темницы» раскололась, как ствол высохшего дусоса, образовав широченную щель. Через нее и глядело на Учителя небо, и не такое уж оно было яркое – вполне обычное, светло-серое. А еще виднелись сквозь разрыв зеленые ветви деревьев. И запах!.. Нет, его не было видно, зато он, казалось, заполонил собой все тесное помещение узилища. Почему-то раньше Ачаду никогда не ощущал, что так могут пахнуть деревья. Или это запах свободы? Но при чем тут свобода? Ведь он только что объяснял Хепсу, что такое настоящая свобода.