Владимир Ленский - Проклятие сумерек

Беспрепятственно сделав несколько шагов по тропинке, Гион рассмеялся и побежал. С каждым мгновением он изменялся все больше и больше. Прямо на глазах у брата и сестры резкие вертикальные морщины рассекли лицо бегущего, его волосы свалялись и сделались блекло-серыми, в одном глазу появилась гневная синева, в другом проступила тоскливая желтизна.

Он тянул к ним руки в последней надежде соединиться со своими потомками и вернуть себе прежний юношеский облик, но вместо этого вдруг упал на колени и оперся локтями о землю. Туман словно только и ожидал этого. Серый сгусток навалился на спину Чильбарроэса и поглотил его. Спустя миг из клубящегося хаоса глянули голодные глаза. Огромный серый монстр покатился по тропе. Из самой его утробы вырывалось нетерпеливое повизгивание: он предвкушал добычу.

И тут блики света пробежали по туману. Это был ясный свет, не окрашенный никаким цветом, – свет как отсутствие тьмы, как абсолютная чистота. Он не обжигал, не разгонял туман. Легко и уверенно – безболезненно – он мог бы существовать в любой среде: и на дне реки, и в небесах, и среди листвы деревьев, и в человеческих глазах, и даже в туманах приграничья.

Свет был живой. В нем не было осуждения, и Гайфье первым ощутил это. Каким бы великим ни был источник этого света, он благожелательно изливался даже на такое ничтожное и безобразное существо, как человек, – человек, который после своей смерти превращается в ничто, в комок грязи.

«Нет, не в ничто, не в комок грязи, – прошелестело в мыслях у мальчика. – В свет, в любовь, в бесконечность… Человек уходит в бесконечность своей любви и почивает там…»

– Ты слышал? – тихо спросила Эскива, и Гайфье понял: ему не почудилось, голос прозвучал на самом деле. В туманах, поблизости от них, было еще одно живое существо.

Капли крови рассеялись по всему туманному миру и пробудили в его глубинах нечто большее, нежели погибшего короля Гиона. Из незримого источника они вызвали сгусток света, дремавший несколько столетий. Живой свет исторг из себя одну из тысячи душ.

Она открыла глаза и улыбнулась. Она узнала место и догадалась о том, кого сейчас увидит. Все это уже происходило давным-давно. В те далекие годы, когда Мэлгвин, ни о чем не подозревая, готовился к своей коронации, а младший его брат, Гион, беспечно бродил по лесам в поисках великой любви.

Ринхвивар спала, заточенная в сон, как в тюрьму, потому что Гион поверил в их разлуку. Ринхвивар проснулась, потому что стены тюрьмы упали, разрушенные каплями крови, эльфийской и человечьей. Гион искал бессмертия в туманах и снах, но истинное бессмертие было любовью и светом. Гиону потребовались столетия для того, чтобы решиться и перешагнуть из ложного бессмертия в истинное.

Ринхвивар открыла глаза и улыбнулась. Мириады крохотных красных капель сверкали в ее волосах.

Она побежала по большим замшелым валунам, что обозначали тропинку. Волосы, как знамя, развевались за ее спиной. Под подолом платья мелькали босые ноги. Перепрыгивая с камня на камень, она стремилась навстречу чудовищу.

Поравнявшись с детьми, женщина на бегу провела гладкими пальцами по их щекам. Блаженство разлилось от этого прикосновения, и Гайфье и Эскива застыли, боясь даже дохнуть, чтобы не разрушить этого ощущения.

А женщина побежала дальше. Она тянула руки к монстру, и туман сползал с него, точно доспех с перерезанными ремнями, и старость таяла, как странное недоразумение, возвращая лицу изначальную молодость.

– Ринхвивар! – со стоном проговорил Гион, поднимаясь на коленях.

Имя эльфийской королевы заставило содрогнуться туманы. Ринхвивар остановилась перед своим мужем, ласково наклонилась к нему.

– Смерть не разлучает, Гион, – прошептала она так тихо, что слышал ее только муж. – Ты ошибся, и твоя ошибка открыла пути злу по обе стороны приграничья.

Она опустилась на колени рядом с ним и обхватила его руками. Красный купол, победно светясь, опустился сверху и накрыл обоих.

«Формальности этикета – это благо, – думал Талиессин, направляясь к покоям дочери. – А их почему-то принято бранить. Негодовать на их сложность. Вопрошать с несчастным видом: почему я должен сперва подходить к ручке бабушки, затем спрашивать о здоровье ее любимого мопса и только уж после этого хвататься за сладости, выставленные на столе? Да я и сам… гм… грешил подобными жалобами. И вот теперь я нижайше благодарен тем, кто изобрел формальности этикета, потому что – клянусь всеми моими потрохами! – в противном случае я чувствовал бы себя полным дураком и… никогда бы не решился сделать то, что собираюсь сделать».

Он долго репетировал, прежде чем обратиться с длинной фразой к девочке-подростку. Все было выверено, все было тысячу раз обговорено и решено. Талиессин не стал малодушно мешкать перед дверью. Он постучал и сразу же вошел в комнаты Эскивы. Отложив рукоделие, девочка поднялась навстречу отцу.

Талиессин поклонился ей – правящей королеве – и произнес:

– Ваше величество, мы – моя супруга и я – хотим просить вас об эльфийском благословении нашего брака.

И Эскива, не колеблясь ни мгновения, ответила так же формально:

– Если вы уверены в ваших чувствах и желаете не расставаться ни в жизни, ни в смерти, я с любовью и радостью благословлю ваше чувство на празднике Эльфийской Крови.

Королева была взволнована не менее, чем ее родители. Может быть, даже больше. В отличие от них она собственными глазами видела, что означает эльфийский брак.

Наступающий праздник был для Эскивы тем более важен, что он являлся подтверждением ее собственного венчания – с Королевством, а эта связь была такой же нерасторжимой, как и супружеская.

В громе десятков арф к правящей королеве приблизились Талиессин и Уида. Новобрачные облачились в ярко-красное, по эльфийскому обычаю: их одежды были одинакового покроя – длинные туники с разрезами по бокам, с широким золотым поясом.

Эскива ждала их стоя; на ней было простое платье без рукавов. Свет вставленных в напольные канделябры факелов разгуливал по ее лицу, пробивая темноту снизу и придавая теням причудливые очертания. Внезапно Талиессину показалось, что он видит перед собой свою мать, только с темными волосами. Иллюзия была очень сильной и так и не развеялась до самого окончания праздника.

Когда взыскующие благословения остановились перед ней, Эскива развела в стороны руки, как бы притягивая к себе незримые лунные лучи, и вдруг Талиессин разглядел их: тонкие полоски растворенного в воздухе света, одна синяя, другая желтая. Эскива держала их, точно вожжи.

И так, втроем, без всякого усилия, они поднялись в воздух над алтарем, где еще различима была едва заметная красная капля.