Владимир Ленский - Пророчество Двух Лун

Однако и на это следовало уповать в первую очередь – Вейенто доверял не столько официальным сообщениям, сколько непроверенным слухам. Траур при дворе мог быть уловкой, тело в хрустальной гробнице – подделкой; но то, о чем говорят в народе, – скорее всего, непреложная истина, свершившийся факт. Талиессин мертв, а его мать увлечена любовью молодого придворного. Самое время нанести удар.

Скоро. Уже скоро. Сперва только нужно жениться.

Две дамы, выбранные заранее и облаченные в одинаковые красные платья, расшитые узором в виде созревших фруктов, приблизились к невесте. Стражи посторонились, позволяя им войти и взять бессловесную фигуру под руки.

– Пора! – сказала Ибор.

Она хотела произнести это тихо, грудным голосом, но от долгого молчания охрипла, и потому вышло неблагозвучное карканье. Ибор так смутилась, что споткнулась при первом же шаге, и обе дамы, ласково поглаживая ее по плечам, повели ее, точно больную, бережно и осторожно, по дорожке сада к маленькой поляне. Все пространство этого пятачка земли в самом центре королевского сада было выложено сорванными цветами. Море цветов, сотни, тысячи. Голубые, белые, желтые, кремовые, красные, розовые лепестки.

А посреди них стояла королева. Озаренная разноцветными огнями фонариков, она казалась не живой женщиной из плоти и крови, но искусно сделанной статуей: закованная в свое драгоценное платье, с металлическими волосами, в которых почти терялась корона, с множеством украшений на руках, на груди.

Малейшее движение королевы отзывалось переливами мириад граней. Контраст между нежнейшими живыми лепестками, которые умрут еще прежде, чем окончится вечер, и незыблемостью этой женщины, в которой не было ничего натурального, показался невесте почти болезненным.

Юноша, на которого указали как на ее любовника, затерялся в толпе придворных, но Ибор постоянно выискивала его взглядом. Он возбуждал в ней странный интерес. Каково это – ласкать такую женщину?

Она пыталась представить себе ночь их любви и сильно вздрагивала всякий раз, когда воображение рисовало ей какую-нибудь новую картину.

Кое-что она позаимствовала из своих домашних впечатлений: ни Ларренс, занимаясь любовью с Танет, ни Адальберга, ищущая чужих объятий, никогда особенно не прятались, так что у Ибор была отличная возможность подсматривать.

Она не знала, какое чувство было в ней при этом сильнее: любопытство или отвращение. Сочетание этих двух эмоций давало в ее душе поистине гремучую смесь: оставаясь девственницей, она ухитрилась развратиться в душе.

Неожиданно она подумала: «Он ведь может стать и моим любовником. Потом. Когда у меня больше не будет девственности и мой муж ни о чем не сможет догадаться».

Эта мысль обрадовала ее. Она еще раз отыскала глазами Ренье и поразилась тому, каким грустным выглядело его лицо.

«Любовь старухи его убивает», – подумала Ибор, облизывая губы под покрывалом.

Но та, что стояла перед ней в ворохах лепестков, вовсе не была старухой. У нее вообще не было возраста. Королева выглядела невообразимо юной – гораздо более юной, нежели Ибор, и вместе с тем вечной: казалось, ее глаза видели сотворение мира.

Помимо воли Ибор подумала – едва ли не с благоговением, которого не испытывала еще мгновение назад: «Сама любовь…»

В тот же миг мысль пропала. Рядом с Ибор очутился Вейенто.

А потом королева заговорила.

– Любовь, – произнесла она негромко, но так, что все слышали, – это всегда «да».

И больше не произнесла ни слова. Просто взяла их за руки – своего врага и закутанную в покрывало дочь Ларренса – и соединила их.

И Вейенто испытал приступ настоящего ужаса. Потому что именно сейчас, в это самое мгновение, он ощутил всю силу эльфийского слова и понял, что отныне и навеки связан со стоящей рядом незнакомой девицей, Он не сможет избавиться от нее, своей жены. Никогда, даже если очень захочет этого. Она останется с ним навечно. У нее будут права, которых была лишена милая, безответная Эмеше. У нее уже есть эти права.

В глазах Вейенто мелькнула паника. Он встретился взглядом со своей царственной кузиной и понял, что она знает, какую ловушку он сам для себя уготовил. Любой брак может быть расторгнут – если не жизненными обстоятельствами, то смертью одного из супругов. Но тот союз, которому было дано эльфийское благословение, простирается и по иную сторону вечности.

Королева медленно подняла руки и так же медленно коснулась ладонями склоненных голов жениха и невесты.

– Будьте счастливы, – сказала она. И обернулась к своим придворным.

Это был сигнал: на молодоженов посыпались поздравления. В небо начали взвиваться первые фейерверки. Музыка зазвучала громче, пьесы стали более короткими. Возле беседки, где прежде находилась невеста, вспыхнули факелы; там уже танцевали. Опьянение любви охватило, казалось, всех, кто собрался в обширном королевском саду.

Над деревьями выступила вторая луна, Стексэ. Ее лучи протянулись в черноте ночи – как бы отделенной невидимой завесой от беспорядочного, пестрого освещения праздника, кипевшего внизу, на земле.

Стоя возле жены, Вейенто невольно проследил глазами за широким лунным лучом. Все происходящее казалось ему исполненным особенного, глубинного смысла. У каждой мелочи имелся подтекст, каждая деталь обладала вторым значением, которое ожидало своего толкователя. Обо всем здесь можно было судить ложно – но горе тому, кто совершит ошибку!

Вейенто подумал: «Вероятно, все это представляется мне лишь потому, что я очень давно не находился поблизости от эльфов… Что бы там ни говорили, но эльфийская кровь не выдумка; сильно и страшно действует она на людей».

Второй луч, синий, – луч Ассэ – потянулся навстречу первому, желтому, и в какой-то миг они скрестились почти под прямым углом.

Над головами веселящихся нарядных людей образовался прозрачный куб, поставленный на один из углов. Две его стены были желтыми, две – голубыми; свет лун не смешивался, напротив: при соединении лучей бледно-желтое вспыхнуло ярким золотом, а тускло-голубое стало пронзительным, лазурным.

– Смотрите! – закричала какая-то дама.

Строй танцующих сломался, все замерли; нарядно разодетые придворные, в бантах, в лентах, с множеством вычурных пряжек и заколок, застыли в причудливых позах, точно перестали быть людьми и по мановению волшебства превратились в кукол изумительной работы.

Затихли все инструменты, кроме одной арфы. Казалось, так и было задумано заранее. Скрытая розовым кустом, арфа продолжала звучать, все более тихо и вместе с тем все более грозно: как будто над морем рокотала отдаленная гроза. Отзываясь на музыку, цветы источали резкий аромат, от которого кружилась голова.