Джон Райт - Последний страж Эвернесса

Питер Уэйлок приглушенно ругался, пока его рычащая машина (Азраил де Грэй убедился, что это машина, ибо незаметная проверка подтвердила отсутствие у нее души) втягивалась на подъездную аллею перед большим, приземистым одноэтажным домом. Азраил не мог понять, какая опасность заставляет его спутника проклинать своих богов. Правда, здесь с верхушки шеста тоже сиял ярче луны световой маяк – зрелище, вселявшее в мага благоговейный ужас и тревогу. Он уже догадался, что в нынешнем мире это обычные предметы. Питер проклинал, несомненно, что-то иное.

Но, помогая калеке вылезти из машины, Азраил заметил пять ворон, спящих на сосне в нескольких фатомах от него: три, сидевшие порознь, означали девочку, две вместе – мальчика. Вылезая из машины, он ухитрился выронить из кармана кусок бечевки. Нагнувшись подобрать ее, он заметил, что бечевка свернулась дважды противосолонь: верный знак прибытия гостей, к тому же знакомых.

Ромашка, рядом с которой упала бечевка, имела шесть поникших лепестков. Четное число, «не любит». Значит, кто-то есть внутри дома, там есть женщина и мужчина, и эта знакомая женщина не испытывает любви к Питеру.

– Черт! – пробормотал Питер. – Только посмотри. Какого черта она тут забыла? – Затем, повернув голову к Азраилу: – Здесь твоя мать со своим хахалем. Ее машина загораживает проезд. Вероятно, явилась кудахтать над тобой. Вместо того чтобы навестить тебя, когда это было нужно. Наверное, им позвонили из больницы.

Азраил, который не видел ни повозки, ни иного гужевого транспорта, скрыл восхищение способностью Питера читать знаки. Тот обнаружил больше, чем сам Азраил, взглянув лишь мельком и явно различив нечто, непонятное магу.

Де Грэй обошел вокруг большой металлической коробки на колесах со стеклянными боками, загораживающей тропу, взглянул на звезды, облака и ближайшие деревья, чтобы понять, откуда его потомок черпает ключи для предсказаний. Но не смог определить ничего, кроме очевидного (дом не охраняется; в лесу есть олени, волков нет; кто-то прольет слезы еще до конца вечера), и снова напомнил себе, что не стоит недооценивать Питера. Даже если калека отрекся от крови Эвернесса, древняя магия все равно течет в нем глубоко и сильно и силы мира не могут долго прятать от него тайны.

Впоследствии Азраил не сумел бы припомнить имен Двух людей, встреченных в этом странном доме. Он счел их незначительными, следовательно, не привязал к их именам волшебные картинки и не отвел им места в многомерной башне своего духа.

Первая – его (вернее, Галенова) мать – оказалась еще большим предателем Эвернесса, чем Питер, ибо покинула своего господина и повелителя, сбежав с другим мужчиной. Азраил сначала неверно расценил ее присутствие. Когда она обняла и поцеловала его, осыпая множеством ласковых (хотя и неискренних) слов, он предположил, что раскаянье и угрызения совести, вызванные нависшей над сыном угрозой смерти, выманили ее из укрытия и что ей было милосердно дозволено в последний раз повидать свое дитя, перед тем как ее препроводят в руки властей. Но нет: очевидно, в этой стране можно наставить рога своему повелителю и не понести за это никакого наказания.

Разумеется, дальше он ожидал, что Питер вытащит ее спутника-блондина на улицу и прикончит. Именно убьет, а не вызовет на поединок, поскольку, в отличие от Питера, блондин не имел при себе оружия, а значит, не принадлежал к рыцарскому сословию. Поскольку он не имел права носить оружие, он был крестьянином и при этом выказывал изумительное высокомерие и наглость. Он обращался с Питером и Азраилом весьма фамильярно. Де Грэй заключил, что Питер, в силу слабости характера или недостатка решимости, позволил этому отвратительному созданию жить, и, ободренный этим, смерд сполна воспользовался данным преимуществом и безнаказанно щеголял презрением к вышестоящим.

Изумление Азраила возросло, когда они расселись вокруг небольшого стола за трапезой. Крестьянин сел вместе с ними, и сидел он, что совсем изумительно, ближе к солонке, чем де Грэй.

Азраил ждал обеда, поскольку в узком конце большой комнаты, где они находились, имелся камин. Очаг казался маловат для приготовления пищи, да и крючья для котелков отсутствовали, но Азраилу не терпелось снова узреть форму и дух пламени. Оно рассказало бы ему обо всем больше и быстрее, чем многие другие виды ворожбы.

Но его ожидало разочарование. Еду готовили на металлической коробке, заполненной молниями. Молнию заставили циркулировать по знаку лабиринта, по спирали, что охраняет границу между светом и тьмой. Она давала беспламенный жар, на котором и готовили. Тут Азраил определенно решил, что эти люди раскрыли его и просто играют с ним. Зачем еще пускаться на такие замысловатые ухищрения, лишь бы не дать ему увидеть пламя?

Однако в процессе поглощения пищи его подозрения улеглись. Это была его первая трапеза (за исключением сырой рыбы) за бессчетные обороты небес.

Тарелки, круглые как луна, были так красивы и сработаны столь искусно, как Азраилу не доводилось видеть, но без единого пятнышка украшений или намека на позолоту, чтобы добавить им роскоши. Насколько помнил Азраил, никакого праздника в календаре не значилось, но к столу подали мясо да еще свежие фрукты, хотя, на взгляд де Грэя, стояла ранняя зима.

Обед получился прекрасным и вкусным, однако не было ни крепостных девок, ни прислуживающих чашников, ни собак, чтобы подбирать объедки. Лары или местные домовые, вероятно, связали этих людей строгой клятвой, поскольку, когда он сбросил объедки на пол, хозяева развели жуткую суету, приговаривая, что он, должно быть, сделал это случайно (они использовали слово «просыпал»). И они сразу все убрали обрывками бумаги из свитка. Зачем им понадобилось наносить такое оскорбление свитку и какой вражеской библиотеке он принадлежал, осталось за пределами Азраиловой способности к ясновидению. Он недостаточно ясно видел бумагу, но разглядел вытисненный на ней замысловатый узор из цветов, явно по всей длине: работа, для выполнения которой монахам потребовались бы долгие годы.

Но когда люди собрали все объедки и мусор и сложили их в закрывающуюся емкость, стало ясно: они боялись, что какой-нибудь враг сумеет заклясть или отравить их, нарисовав руны на костях, которых касались их губы. Поэтому им приходилось избавляться от костей со столь дорого стоящей тщательностью. Он снова напомнил себе, что нельзя недооценивать таких людей.

К этому моменту Азраилу уже не терпелось приступить к делу. Во время трапезы он совершил немало мелких и крупных ошибок, и по их колебаниям и изучающим взглядам было видно, что легенда о пострадавшей за время болезни памяти начинает ползти по швам.