Леонида Подвойская - Предтечи Зверя. Алёна

– Значит, только проявилось. Плохо.

На дальнейшие расспросы девушки решили не отвечать.

– У Веры расспросишь, она и расскажет. А может, у тебя что другое.

Не добившись правды, Алёна решила наведаться к Даниловне.

Обход сегодня у взрослых проводил этот самый хирург Андрей Андреевич. Заставшая его девушка так непосредственно и восторженно рассматривала врача, что тот её не выгнал, вдруг засмущался и осмотр в их палате быстро закончил.

– А, что понимает! Ему бы вырезать чего кусок, - разозлилась третья, неразговорчивая соседка Даниловны.

– Ну что Вы! Говорят, будет светилом. Его уже в область приглашали, а он всё здесь практику нарабатывает.

– Вот пусть и нарабатывает, а не лезет, чего не знает! Хирург! У меня сахар и давление. Мне рожать нельзя из - за этого. А детей нет!

Алёна во все глаза смотрела на желающую родить старуху.

– Мне тридцать два уже, ещё год - два, ну три, и всё!

– А что же Вы… или всё время болеете? - участливо поинтересовалась одна из соседок.

– Да нет. Была у меня девочка. В пятый класс уже ходила… Ты, Алёнушка, выйди из палаты. Не для детей это.

Девушка вышла, и, краснея, тут же приникла ухом к двери. Потом нашла закуток в нише с телевизором сидела и плакала, пока не пришло время помогать разносить завтрак. Потом помогала убирать и водить больных на процедуры. Затем получила свою порцию уколов. Затем, увидев хлопотливую девушку во взрослом отделении, её вызвал к себе хирург.

– Больным нужен отдых и покой, а ты всё время в движении, в каких-то заботах. Тебя что, так наш медперсонал напряг?

– Ой, что Вы! - всплеснула руками Алёна. Это я сама.

Андрей с улыбкой рассматривал пациентку. Худенькая до хрупкости, но в тоже время - крепенькая, видно, приученная к физическому труду. Большие тёмно - голубые глаза. Пухлая великоватая для узенького личика верхняя губа создавала впечатление, что девушка улыбается. Что тут же вызывало ответную улыбку. Ещё природа наградила девочку удивительно пышной русой шевелюрой. "Красавицей вырастет. Уже сейчас симпатичная, а через годика два, когда расцветёт…"

– Скажите, а вот операции делать… вам не страшно? - с искренней непосредственностью прервала его размышления больная.

– Операции? Нет… А почему мне должно быть страшно?

– Ну, вдруг что не так пойдёт? Вдруг не получится?

– Ах, в этом плане? Знаешь… Алёна, в начале было страшно. Очень. Теперь руки не дрожат, а всё равно перед каждой операцией волнуюсь. Умничка, правильно угадала.

– Не угадывала. Просто увидела на обходе.

– Что - что ты увидела? - даже подался через стол молодой хирург.

– Человек Вы очень хороший. Вокруг Вас, как это правильно, аура аж светится. Я таких мало видела…

– Спасибо за комплимент, - засмущался врач, но у нас здесь вот так…подхваливать нельзя. И всё равно, постарайся меньше суетится и больше отдыхать. Узнает наше руководство… Я ещё с Верой Ивановной переговорю.

А скажите, у этой нашей…, ну, из палаты Даниловны. У которой дочку… Она. что, и вправду из-за болезни не сможет никого народить?

– Родить, Алёнушка, родить, - поправил Андрей. - Видимо, да. Мы здесь как будто анализы проводим, какое- то лечение, потом в область отправим, потом в республику. Может, пока окончательный диагноз придётся говорить, другая рана зарубцуется. Но это между нами, да?

– Да. А можно мне к Вам на операцию?

– Не боишься? У нас многие ребята в обморок бухались. А ты, вот, - он показал на записи в истории болезни - получается и без этого можешь сознание потерять.

– Да не боюсь я!

– Ну, посмотрим, как себя будешь вести!

– Ух, как буду!

– Да шучу, я девочка, шучу. Конечно нельзя. Как ты должна понимать, не детское это дело.

В коридоре её ждала медленно, но уже без помощников передвигающаяся Даниловна.

– Что хотел Андрей? - поинтересовалась старуха. Она внимательно выслушала краткое изложение беседы. - Я ему покажу " не детское дело"! - пообещала девушка.

– Ну, не хорохорься. А про нашу палату ничего не спрашивал?

– Нет… Совсем нет, - вспоминала Алёна.

– Ну и хорошо. Давай вот что. Пройдём наших лекарей, а потом ты выведешь меня на двор. Лучше, пока ещё, вывезешь, а там уже и погуляем.

В лаборатории девушку встретили хмуро, хотя она и не была виновата в случившемся. Впервые за длительный период существования этого подразделения районной больницу пропали анализы крови. Не исписанный листок, - сама кровь. И даже не пробирки с кровью, нет. Они стояли в контейнере, как положено подписанные. Но без крови. Чтобы это значило и в чём тут суть чьего - то злодейского умысла, понять не могли. Ну, не попивали девчата так много, чтобы забыть взять у больной кровь и запечатать пустые пробирки. В конце концов на причины происшедшего махнули рукой и решили взять анализ повторно.

После обеда, до наступления тихого часа Алёна вывела Даниловну на двор, и они посидели на скамейке, наслаждаясь теплом и свежим воздухом.

– Как у меня в лесу сейчас хорошо, - вздохнула старуха.

– У нас в деревне тоже. Но в лесу, согласна. У меня на полянке сейчас, наверное, мои знакомцы удивляются, почему не прихожу. Я ведь стараюсь почаще. Если нет больных, то долго не засиживаюсь, принесу какого-нибудь гостинца - и назад. Это когда мама в грибы отпускает, то корзинку быстро наберу, а потом и побыть с ними можно.

– Любишь зверей?

– Ужасно! То есть очень. Всяких. И знаете, они на этой полянке, вроде как договорились. Никто ни за кем не гоняется, никто никого не хочет съесть. Однажды сижу, балуюсь с детками ихними, вдруг бельчата по дереву шусь - и нет их. А остальные, которые по деревьям не лазят за мою спину спрятались. Смотрю, а из кустов, которые возле поляны - вовк.

Здоровый, и такой, аж с сединой. Матёрый, да? Вышел и на меня смотрит. А я аж обмерла. А он посмотрел, посмотрел, потом лёг и на меня дальше смотрит. Я поднялась, глядь, а у волчины на задней лапе здоровенный капканище. Я таких и не видела. Подошла поближе. Он смотрит мне прямо в глаза, они карие и такие…ну, несчастные что-ли. Больно ему, а пожалиться не может. Гордый. А присела прямо возле него, капкан разглядываю, а он так отвернулся, вроде бы ему ничего не надо, а я если уж очень хочу, то могу ему помочь. Гордый! Я к лапе только притронулась, а у него аж дрожь по коже, так больно. Но терпит. "Нет, думаю, так не пойдёт, надо боль убирать". Это когда кому очень больно, я забираю боль в себя. Она через меня уходит. Правда, терпеть надо. Но я терпеливая. Вот положила я руки на лапу, а боль такая, что аж зажмурилась. Ведомо дело - кость раздроблена и гной уже по всей лапе. Ну, сижу, терплю, плачу тихонько. Так терпеть легче, когда плачешь. А волк как всё понял - повернулся ко мне мордой и прямо в глаза по слезам и лизнул. Ну, потом нашла я ветку потолще, разжала эти железки, высвободила лапу, перевязала. Я с собой обязательно бинта беру. У этих зверушек обязательно что-нибудь случается. Вот… А потом ему говорю: " Одним разом не обойдешься. Тут надо недельку полечиться. Ты лапу свою пока сильно не загружай, и приходи завтра. Только чур, на полянке никого не трогать. Уговор?" он, конечно, ничего не ответил, ушёл, даже хвостом не помахал типа "Спасибо". А назавтра пришёл. И послезавтра тоже. За неделю вылечила. И понимал. Когда я им занималась, эти мои зайчата к нему чуть не вплотную подбирались. Любопытные. А он только покосится на эту мелюзгу и отворачивается. Ах, какой он красивый, когда здоровый. Пришёл прощаться, солидный такой, уши торчком, голову держит важно. Но когда я его обняла на прощание, опять меня, как наш Дружок, лизнул и зник.