Фреда Уоррингтон - Янтарная Цитадель

Все взоры обратились на нее. К своему ужасу, девушка услыхала аплодисменты со стороны лицедеев. Собственная страстность потрясла ее.

– Но, – проговорила она чуть спокойней, – что б мы не решили, мы должны держаться вместе. Больше у нас нет никого.

– Хорошо сказано! – Сафаендер с теплой улыбкой глядел на нее, и по жилам девушки пробежал огонь.

– И Танфия, конечно, права, – согласился Элдарет. – Давайте же соединим руки и поклянемся в верности друг другу и нашему делу: остановить царское безумие силой – если не удастся добром.

Одиннадцать рук сомкнулись над свечами. И каждый ощущал жал пламени и тепло чужих ладоней, и глаза горели от величия затеянного.

– Мы клянемся освободить Авентурию от проклятья, навлеченного на нас царем. Да одарят нас силою Нут и Анут. От сего дня будем в сем тверды.

Ладонь Сафаендера накрывала руку Танфии, но девушка поняла это, только когда их пальцы разомкнулись. Когда подняли бокалы за успех, взгляды их встретились поверх стеклянных кромок.

– Танфия, ты покажешь мне свой нож? – спросил поэт. – Тот, что оцепенил каменного зверя?

– О да! – воскликнула она, вскакивая. – Он в моей куртке, я принесу.

– Завтра, – с напором проговорил Руфрид, вставая и беря ее под руку. – У нас был тяжелый день. А теперь извините… Танфия, пойдем спать.

В чулане оказалось совсем неплохо – тесно и голо, но без мелких соседей. Танфия заперла дверь на засов, поставила светильник на полку и легла, не раздеваясь. От тюфяка несло прелым. От злости она не могла промолвить и слова; гнев вставал между ними ледяной стеной.

– Раздеваться не собираешься?

Она не ответила. Руфрид лег рядом, не коснувшись ее. Намного позже, когда шум в комнате утих, и наступила тишина, он проговорил:

– Смотреть на тебя удивляюсь, Тан.

– Почему? – спросила она сдержанно. – Что я такого сделала?

– Стала на сторону этого поэтишки.

Девушка задохнулась от возмущения.

– Да как ты смеешь! – прошипела она.

– Смею что?

– Еще и на меня злиться после того, как ты меня при всех погнал в койку! Ты со мной обошелся, как с капризной девчонкой. Я не твоя!

Руфрид сел, прислонившись к стене и сложив руки на груди.

– Я думал, что проявляю заботу.

– Нет, ты только свои замашки хамские проявил! Собственник!

– Приглядела себе получше?

– Нет!

– Да ну? Смотреть противно, как этот писака к тебе ластился.

– Не дури! Он меня едва замечал. Не знаю, что на тебя нашло, Руфе. Ты так изменился.

– Я изменился?

– Когда я убила ту женщину, я думала, что ты меня поймешь. Разделишь мои чувства. Вместо этого ты советуешь мне укреплять желудок, и при слове «война» у тебя загораются глаза. Тебе уже нравится убивать. С кем это ты вдруг возжаждал сражаться?

– Ты что, не понимаешь? – Руфрид задохнулся. – Против… против таких, как мой отец, против тех, кто выполняет любой указ, хоть какой жестокий и безнравственный, потому что в их жалких, иссохших душонках нет ни капли понятия!

– Значит, на самом деле ты воюешь с отцом?

Руфрид нетерпеливо тряхнул головой.

– Нет! Против косности, которая завела нас в это болото. Против той чуши, который пичкал нас Сафаендер.

– Не ори ты!

– А пускай слышит. А ты с ним согласилась, Тан. Почему? Это непохоже на тебя, ты всегда была храброй! И вдруг является великий Сафаендер, а ты только и можешь пялиться на него и лепетать: «Как тебе угодно, о Сильномогучий!».

– Ты ублюдок! Это неправда!

– Он трус. А ты слишком слепа, чтобы это увидеть.

– Ты бы не говорил так, если б прочел хоть одну его строчку. Боги, ты так ревнуешь?

– К нему? Брось. Мне просто тошно, как ты пускаешь перед ним слюни. Меня словно и не было рядом.

– Это пример к твоим нравоучениям – о жалости к себе? Я в тебе ошиблась, Руфе. Ты всегда был самовлюбленной злобной скотиной. Зря я подумала, что ты переменился.

– Это я ошибся, приняв твою самовлюбленность за достоинство, – сухо отмолвил юноша.

Гнев Танфии перегорел, оставив в груди холод. Упрямство Руфрида потрясло ее. Она поднялась с тюфяка, расправила накидку и отодвинула засов.

– Куда ты собралась? – спросил Руфрид.

– Найду для сна другое место.

– Не трусь. – Он лег и отвернулся. – Тебя я не коснусь, будь ты хоть последней бабой на земле.

Танфия вылетела в комнату стрелой, и очутилась в кромешной тьме. Наощупь она добралась до кушетки, собираясь посидеть и успокоиться. Но протянутая ее рука натолкнулась не на тканую обивку, а на мягкую плоть.

Девушка шарахнулась, вскрикнув. Затеплился огонек, осветив лицо Сафаендера – тот нагнулся над столом, зажигая светильник.

– Простите, – выдавила девушка. Сердце ее колотилось. – Не знала, что вы тут. До смерти перетрусила.. Вы простите, если я напугала…

– Ничуть. Я слышал, как ты бредешь в темноте. – Он расслабленно откинулся на спинку, оглядывая девушку цепким взглядом. Его лицо лучилось умом и опытом, озаряя комнату внутренним светом.

– Ой… – Ей опять стало ужасно неловко. – Не спится.

– Мне тоже. Последние месяцы я мучаюсь бессонницей. Садись, Танфия. Выпей со мной.

Девушка опустилась на кушетку и взяла протянутый бокал. Вино в зеленоватом стекле было белое, терпкое, с яблочным привкусом, и пришлось очень кстати. Танфии все не верилось, что она здесь, сидит рядом со своим героем.

Сафаендер отпил вина и состроил гримасу.

– Дрянь редкая, – заметил он, – но другого нет.

– Ничего, – прошептала Танфия.

– Ты плохо выглядишь, – мягко проговорил он. – Очень бледна, и очень взволнована.

– Все в порядке. Я… я повздорила с Руфридом.

– Он твой любовник, как я понимаю.

– Нет… уже.

– А. Помириться не получится?

Ее поразило, что поэта интересуют такие мелочи.

– Не в этот раз. Не знаю, хочу ли я этого. Тут не просто ссора.

– А что же?

Горло ее перехватило. Танфия повертела в пальцах ножку бокала.

– Сегодня я убила человека.

– Ох… – Поэт дрогнул, но миг спустя, к изумлению девушки, взял ее за руку и серьезно проговорил: – Не то грустно, что ты в расстройстве, а то, что Элдарет спокоен. Он не понимает, не понимает, о чем просит, когда болтает о мятеже. Расскажи, что случилось.

И Танфия сбивчиво рассказала, совершенно забыв, кто перед ней.

– Тебе стало легче? – спросил Сафаендер, когда она закончила. – Груз с плеч спал?

– Немного. Но мне легко говорить. Это не меня убили.

– А ты остра на язык. Эту черту я в людях ценю. Что, я слишком много задаю вопросов? Дурная писательская привычка.

– Я не против. – Она бросила взгляд по сторонам и смущенно улыбнулась поэту. Ей показалось, или он придвинулся к ней? – Я даже могу с вами говорить. Не думала, что это так просто, думала, что вы…

– Какой? – Он лукаво покосился на нее.