Огнева Евгеньевна - Барон-дракон

Порода не та.

В поле зрения объявилась мать. Месяца два уже как в их пригороде развернули телефонизацию. Родители не поскупились. Им как ветеранам и пенсионерам телефон провели в первую очередь. Мать несла Вадиму трубку.

— Тебя спрашивают.

— Кто?

— Не знаю. Мужчина. Он не назвался, - сказала мать с неудовольствием.

Отсутствие возможности контролировать сына, - если уж он находится в непосредственной близости, - ее злило.

Вадим не сразу уразумел, кто его оторвал от созерцания столярных заготовок, а когда понял, обрадовался. Борис Исаакович Гольштейн имел свойство, объявляться как осенний лист. Не ждешь, не чаешь, топаешь своей дорогой и тут - такая радость

— яркая, легкая, ласковая кленовая напасть припечатывает физиономию.

Борька существовал в принципе как противовес обыденному. Он присутствовал в жизни человеков как анестезиолг-неонатолог; как внук, сын и брат; как друг и как неисправимый оптимист. Таким, во всяком случае, его помнил Вадим. С первых же фраз, однако, обозначилось, что и тут не обошлось без подвижек.

— Привет, - програссировали на том конце провода. - Только вчера узнал, что ты вернулся.

— Я уже месяц тут околачиваюсь. Пытаюсь найти свое место в жизни.

— Нашел?

— Представь. Рядом с домом. Рабочий день не нормированный, сдельшина, ответственности никакой.

— Частное предприятие или госслужба?

— Индивидуальное, - со значением произнес Вадим.

Несмотря на его откровенно ернический тон, Борька пока не въезжал. Осталось пояснить:

— Бутылки на помойке собирать.

Гольштейн не засмеялся, как того ожидал Вадим, а деловито предупредил:

— Не советую. В один момент останешься без яиц.

— Не понял.

— Все помойки в городе поделены между бомжовскими синдикатами.

— Ты сам себя слышишь? Сочетание абревиатуры БОМЖ и слова синдикат не выдерживает ни какой критики.

— Ты столько лет на луне что ли просидел?

— Очень близко к тому. На высокогорье, потом у моря в Абхазии.

— Я и говорю - на Луне.

— Стоп! Со мной более или менее ясно. С тобой-то что?

— Сваливаю.

Спрашивать, куда, Вадим не стал. И так понятно. Таким похоронным тоном

Борька мог обозначить только последний путь. Или как в данном случае - очень дальний.

— Сегодня? - на всякий случай спросил Вадим.

— Завтра.

— Щас буду.

— Не торопись. Я освобожусь только к вечеру. Последние документы оформляю.

Приходи часов в семь.

— Буду.

По непритязательным меркам соседей, квартира Гольштейнов, состоявшая из шести комнат, была огромной. Другое дело, что никто из завидующих не прикидывал, как мало может оказаться места в этих хоромах для восьми взрослых и двоих детей.

— Если исключить Белку с Юзиком, - говаривал Борька, - Средний возраст нашего семейства приближается к шестидесяти.

Семья состояла из Борькиных родителей, университетских профессоров, в недавнем прошлом вполне закономерно вылетевших на мизерную пенсию; уже давно не встававшей с постели, но пребывавшей в здравом рассудке, бабушки; тети, проживавшей тут с мужем инвалидом и второй тети, которая своего мужа схоронила и сама была инвалидом. Тут же ютилась сестра Борьки Алиса с двумя малышами трех и пяти лет.

Своей комнаты у Борьки фактически не было. Была выгородка. Некогда отделили толику пространства от большой комнаты книжными шкафами. Позже

Борис поставил с той стороны хлипенькую стенку из листов сухой штукатурки. В углу, под подоконником притулился маленький очень старый и красивый резной столик с точеными под львиные лапы ножками. Рядом с ним - креслице в том же стиле. Пространство от окна до двери занимали уже пустые по причине отъезда книжные полки. Вдоль другой стены вытянулась тахта. Расстояние от полок до лежбища и всего-то с пол метра. Вадима всегда поражало, как в таких стесненных условиях Борька смог вымахать до своих более чем внушительных габаритов. Метр девяносто три, сто тридцать килограммов и черная непроходимая борода едва вмещались в отведенное пространство. Бороду он то отпускал до размеров марксовской, то укорачивал, норовя подогнать под статус модной щетины. Первый вариант был зимний, второй - летний. Без бороды Гольштейн средний присутствовал в миру разве что во младенчестве.

— Ты сядешь в кресло, а я с краю, на тахту. Столик развернем, и получится полный уют.

Рассуждая, хозяин пытался протиснуться мимо гостя к окошку. Вадим благоразумно забрался на тахту с ногами и прижался к стене. Вдвоем им не развернуться. Борька, получив необходимую для маневра свободу, быстро поменял местами столик и кресло. На столике тут же возникла бутылка водки.

— Сейчас с кухни принесу огурцы и грибы

— Не напрягайся. Говорят, закуска градус крадет.

Борис замер на полушаге, поколебался некоторое время, но потом таки принял решение и отправился на кухню за банками. Быстро вернулся, поставил банки, сел на край тахты и опустил голову на подставленные ковшиком руки. Вадим молчал, все понимая.

Назначенный на завтра отъезд, предстоял ни куда-нибудь - в Израиль. Муж

Борькиной сестры Алексей уже почти год жил в Хайфе. Теперь за ним снимались остальные.

Хозяин комнаты-пенала наконец оторвал голову от рук, скрутил пробку с бутылки и набулькал по полстакана.

— Давай, сначала выпьем, потом откроем все и порежем.

— Давай.

После второй пошло легче. Борька больше не пялился в угол пустым взором.

Трудно складывавшийся по началу разговор, возобновился. Одному стало легче говорить, другому - слушать.

— Понимаешь, они с утра до ночи доказывают друг другу, что им там будет очень хорошо, - грассировал Борька. - " Вот тетя Бетти приехала и стала собираться на ПМЖ. Вот тетя Бетти…" Если бы ты знал, как они боятся! Если бы ты знал!

Передать не могу, как мне их жаль. Думаешь, я бы поехал? Но их-то как бросишь?

— Остаться, совсем никак? - только для поддержания разговора спросил Вадим.

Он прекрасно сознавал, что если бы не Борька, многочисленная семья уже бы вымерла от элементарного отсутствия необходимых лекарств. По жизненной необходимости, единственный по сути работающий в семье человек, так нагружался, что - сам признался - отупел. Он через день по суткам дежурил в детской реанимации роддома, откуда утром топал в скользкую, частную клинику и давал там наркозы до вечера. Но вполне прилично по сравнению с остальными зарабатывая, он все равно не мог прокормить семью. Он перестал встречаться с друзьями, перестал вообще где-либо бывать кроме работы и дома. А дома все время требовалось его активное присутствие. Вот и сейчас, только выпили по третьей, на пороге комнаты бесшумно появилась Сусанна Аркадьевна:

— Извините, мальчики, что я вам мешаю, но, Боренька, тете Соне пора делать укол.